Пусть молчит тот, кто дал; пусть говорит тот, кто получил.

По части учтивости лучше пересолить, чем недосолить.

В несчастье судьба всегда оставляет дверцу для выхода.

Если бы все то, что блестит, было золото - золото стоило бы много дешевле.

Заслуга отца на сына не распространяются.

Добрые деяния никогда не следует откладывать: всякая проволочка неблагоразумна и часто опасна.

Женщина, никого не любящая, ни в ком не может вызвать ревности.

Грех, если женщина выглядит менее красивой, чем могла бы быть.
Затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра.

Кто не умеет пользоваться счастьем, когда оно приходит, не должен жаловаться, когда оно проходит.

СЕРВАНТЕС Сааведра (Cervantes Saavedra) Мигель де (1547-1616), испанский писатель. Пасторальный роман «Галатея» (1585), патриотическая трагедия «Нумансия», «Назидательные новеллы» (1613), «Новые восемь комедий и интермедий» (1615), любовно-приключенческий роман «Странствия Персилеса и Сихизмунды» (опубликован 1617). Главное произведение — роман «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» («Дон Кихот», ч. 1, 1605, ч. 2, 1615), в котором органически сочетаются реализм, героика и романтика — одно из выдающихся сочинений эпохи Возрождения, оказавшее большое влияние на мировую культуру. Пародируя рыцарский роман, Сервантес дал широкую картину жизни Испании, трагикомически изобразил мир непрактичного духа и бездуховной практики. Образы странствующего рыцаря Дон Кихота и его оруженосца Санчо Пансы стали нарицательными.
СЕРВАНТЕС Сааведра (Cervantes Saavedra) Мигель де (29 сентября 1547, Алькала де Энарес — 22 апреля 1616, Мадрид), испанский писатель, классик мировой литературы, выдающийся мастер позднего Возрождения, создатель «Дон Кихота», к которому восходит одна из основных линий развития новоевропейского романа — «роман сознания» или «метароман».
На пути к «Дон Кихоту»
Мигель де Сервантес (происхождение фамилии Сервантеса — «Сааведра», стоящей на титулах его книг, не установлено) родился в семье лекаря-хирурга Родриго де Сервантеса из Кордовы, возможно, выходец из мосарабов. Мать Сервантеса звали Леонор де Кортинас.
Семья Сервантеса часто переезжала из города в город, поэтому будущий писатель не смог получить систематического образования. Возможно, в 1566-1569 Мигель обучался в мадридской городской школе у известного гуманиста грамматика Хуана Лопеса де Ойос, последователя Эразма Роттердамского.
В 1569, после уличной стычки, закончившейся ранением одного из ее участников, Сервантес бежал в Италию, где служил в Риме в свите кардинала Аквавивы, а затем завербовался в солдаты. 7 октября 1571 принял участие в морской битве при Лепанто, был ранен в предплечье (его левая рука на всю жизнь осталась бездействующей). Принял также участие в ряде других морских экспедиций, в том числе в Тунис. В 1575, имея при себе рекомендательное письмо от Хуана Австрийского, главнокомандующего испанской армией в Италии, отплыл из Италии в Испанию. Галера, на которой находились Сервантес и его младший брат Родриго, была атакована алжирскими пиратами. Сервантес провел в алжирском плену пять лет. Только в октябре 1580, после того как он был выкуплен монахами-тринитариями, вернулся на родину.
С конца 1580 до 1587 жил в Мадриде, в Толедо и в селении Эскивиас, близь Толедо, откуда была родом Каталина де Паласиос: Сервантес вступил с ней в брак в декабре 1584 (в том же году у Аны Франки де Рохас родилась внебрачная дочь Сервантеса — Исабель де Сааведра, жившая после смерти матери в доме отца). Став отставным солдатом, занялся сочинительством пьес, не имевших успеха на сцене (из ранних драматических опытов Сервантеса сохранились трагедия «Нумансия» и «комедия» «Алжирские нравы»). Публикация пасторального романа «Галатея» (1585) принесла писателю известность, но не достаток.
Рождение «Дон Кихота»
В 1587 переезжает в Севилью, где живет до 1600, проводя большую часть времени в разъездах по андалусийским селам и городам в качестве комиссара по закупке провианта для королевского флота, а затем — сборщика податей. В 1592 в селении Кастро дель Рио неподалеку от Кордовы Сервантеса ненадолго заключают в тюрьму, обвинив в совершении недозволенной закупки. В 1597 оказывается в заключении в севильской тюрьме сроком на семь месяцев по обвинению в растрате казенных денег (банк, в котором Сервантес хранил собранные подати, лопнул). Во время одного из пребываний в темнице (скорее всего, первого), по собственному признанию писателя, в его воображении возник образ человека, сошедшего с ума от чтения рыцарских романов и отправившегося совершать рыцарские подвиги в подражание героям любимых книг. Первоначально это был замысел новеллы. В процессе работы над ней перед автором открылись романные перспективы развития сюжета о Дон-Кихоте.
Сервантес создавал «Дон Кихота» на протяжении многих лет. О жизни Сервантеса в период 1600-1604 гг., то есть о годах наиболее интенсивной работы писателя над будущей первой частью романа, известно немного. Установлено, что, покинув Андалусию, писатель перебрался в Кастилию и жил в Эскивиасе и в Толедо.
Летом 1604 поселяется в Вальядолиде (тогдашней столице Испании) и ведет в Мадриде переговоры с книготорговцем Роблесом об издании завершенного к тому времени романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Первоначально «Хитроумный идальго» был отпечатан в Вальядолиде в конце 1604 небольшим тиражом с указанием даты издания «1605». Весной 1605 в Мадриде, в типографии Хуана де ла Куэста был отпечатан второй тираж editio princeps. Об успехе романа свидетельствует то, что в том же году появляется его второе издание, содержащее целый ряд расхождений с первым, он дважды переиздается в Лиссабоне и один раз в Валенсии. Дон Кихот и Санчо Панса как персонажи карнавальных шествий появляются на улицах испанских городов и даже в колониях (в столице Перу Лиме).
Последнее десятилетие
В 1606 (или 1608?) Сервантес с семейством, включающим его двоих сестер и Исабель де Сааведра, вслед за королевским двором переезжает в Мадрид. В последнее десятилетие жизни он создает большую часть повестей, вошедших в сборник «Назидательные новеллы» (1613), сочиняет стихотворную литературную сатиру «Путешествие на Парнас» (1614), пишет новые и частично перерабатывает старые пьесы, собрав их в книгу «Восемь комедий и восемь интермедий» (1615), продолжает работу над начатым еще в 1596 авантюрно-сентиментальным романом «Странствия Персилеса и Сихизмунды», наконец, приступает к написанию второй части «Дон Кихота», скорый выход которой обещает читателю в прологе к «Назидательным новеллам».
В 1614 — в разгар работы над ней Сервантеса — появляется подложное продолжение романа, принадлежащее перу анонима, скрывавшегося под псевдонимом «Алонсо Фернандес де Авельянеда». В Прологе к «Лже-Кихоту» содержались грубые выпады лично против Сервантеса, а его содержание демонстрировало полное непонимание автором (или авторами?) подделки всей сложности замысла оригинала. В «Лже-Кихоте» содержится ряд эпизодов, сюжетно совпадающих с эпизодами из второй части романа Сервантеса. Спор исследователей о приоритете Сервантеса или анонима не может быть разрешен окончательно. Скорее всего, Сервантес специально включил во вторую часть «Дон Кихота» переработанные эпизоды из сочинения Авельянеды, чтобы еще раз продемонстрировать свое умение превращать в искусство малозначительные в художественном отношении тексты (аналогично его обращение с рыцарской эпикой).
«Вторая часть хитроумного кабальеро Дон Кихота Ламанчского» издана в 1615 в Мадриде в той же типографии, что и «Дон Кихот» издания 1605. Впервые обе части «Дон Кихота» увидели свет под одной обложкой в 1637.
Незадолго до смерти писатель перебрался в Мадрид. Находясь на смертном одре Сервантес диктует пролог к своему любимому спешно законченному роману «Странствия Персилеса и Сихизмунды», опубликованному уже после смерти автора в 1617. За несколько дней до смерти писатель постригся в монахи. Был похоронен за счет францисканского ордена в одном из его монастырей. Точное место упокоения Сервантеса неизвестно. Памятник выдающемуся писателю был поставлен в Мадриде только в 1835.
«Дон Кихот» как художественное целое
Мировоззрение Сервантеса складывалось под влиянием различных течений европейской гуманистической мысли (неоплатонизма, неостоицизма, натурфилософии). Особое влияние на создателя «Дон Кихота» оказал «эразмизм» или «христианский гуманизм» — учение Эразма Роттердамского, критиковавшего нравы католического клира и обрядовую сторону католицизма, которым автор «Оружия христианского воина» противопоставил внутреннюю духовную работу человека над собой, личностный путь к Богу и раннехристианский идеал человеческого общежития в любви и вере, воплощенный в символе «мистического тела Христова».
Сервантес, писавший «Дон Кихота» в эпоху католической Контрреформации, в годы полного запрета «эразмизма», зашифровывает идеал всеединства в образах, восходящих к рыцарским романам высокого Средневековья (отсюда — метафорическое отождествление на страницах «Дон Кихота» «мистического тела Христова» и «тела» странствующего рыцарства). Одновременно христианско-гуманистическая утопия переводится творцом «Дон Кихота» на язык карнавально-площадных действ и праздничных ритуалов, относящихся к разным временам года: Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса выступают как воплощения Поста и Масленицы, а их первые два выезда спроецированы на цикл летних празднеств, включая День Тела Христова (праздник, посвященный таинству причастия и имеющий ярко выраженную площадную сторону) и праздник «первого снопа» (Дон Кихота молотят «как сноп», Санчо характеризует обрушивающиеся на них побои как «сбор урожая странствующего рыцарства», а своего рода эмблематической заставкой книги является битва героя с ветряными мельницами). В контексте жатвенного ритуала избиения, сопровождающие героев романа на их пути, получают сакральное оправдание. Смех, звучащий на страницах романа, — это не злой, издевательский хохот толпы, а праздничный ритуальный смех, развенчивающий и утверждающий одновременно.
Сервантес,использовав опыт площадного театра, создал образ оруженосца Дон Кихота Санчо Пансы. Непосредственное же влияние на возникновение сервантесовского замысла оказала анонимная «Интермедия о романсах» (1590-91?), герой которой Бартоло, помешавшийся на их чтении, отправляется совершать героические подвиги. Разворачивая бурлескную, комическую «одноходовую» ситуацию интермедии в прозаическое повествование, ведущееся от лица автора-ирониста, Сервантес обнаруживает преимущества остраненно-косвенного иносказательно-иронического изображения приключений героя, пародирующего своим обликом, языком и действиями облик, деяния и язык героев рыцарской эпики. Преследуя цель осмеять и тем самым дискредитировать в глазах читателя рыцарские романы, о чем прямо заявлено в Прологе к первой части, автор «Дон Кихота» создает не литературную пародию как таковую (самое слово «пародия» он нигде не использует), а радикально новый тип повествования. Трансформируя мотив карнавальной «свихнутости» героя в его сакральное безумие, восходящее к посланиям апостола Павла, писавшего о единоверцах как о безумных «Христа ради», Сервантес представляет «рассудительное сумасшествие» Дон Кихота как особое состояние сознания человека, находящегося в положении читателя созидаемого им в процессе чтения текста. Это открывает писателю-романисту путь к изображению самой структуры сознания героя.
Интерпретация «Дон Кихота» как пародии на рыцарский эпос правомерна по отношению к его отдельным эпизодам, мотивам и образам, к некоторым повествовательным приемам, используемым автором, но не может охватить роман Сервантеса как новаторское жанровое целое, основанное на совмещении и согласовании множества жанровых традиций.
Процесс рождения и становления самосознания героя как жанрообразующая тема романа выходит на первый план в «Дон Кихоте» 1615 года.
Особую роль во второй части играет Санчо, образ которого начинает конкурировать по значимости с образом его господина. В основе развития сюжета второй части лежит изобретательная выдумка Санчо, который, вполне освоив стиль мышления своего хозяина, внушает ему, что крестьянка на ослице, встреченная ими на дороге, и есть Дульсинея, превращенная в уродливую поселянку злыми волшебниками.
В ряду ключевых эпизодов второй части (встреча Дон Кихота со странствующими актерами, с рыцарем Зеленого Плаща, спуск Дон Кихота в пещеру Монтесиноса, кукольное представление в балаганчике Маэсе Педро, полет Дон Кихота и Санчо на Клавиленьо и др.) особое место занимает рассказ о правлении Санчо на Острове Баратария. В нем Санчо демонстрирует всю глубину своей карнавально-шутовской «дурацкой мудрости», контрастно дополняющей «мудрое безумие» Дон Кихота. В финале второй части, в момент смерти Дон Кихота-Алонсо Кихано, образ Санчо приобретает особую символическую значимость: он воплощает бессмертие народа, его неумирающее телесное целое и становится (по точному наблюдению М. де Унамуно) духовным наследником своего господина, живым носителем донкихотовского отношения к миру.
Сервантес представил драматическое положение человека в мире, утратившем средневеково-ренессансную патриархальную цельность и гармонию, единство «слов» и «вещей», «духа» и «материи», помысла и деяния. Реальность в «перспективистской» композиции «Дон Кихота» оказывается раздробленной во множестве индивидуальных точек зрения, в игре «мнений» и «суждений, что открывает простор для самых разных трактовок сервантесовского романа.

МИГЕЛЬ ДЕ СЕРВАНТЕС СААВЕДРА
«ХИТРОУМНЫЙ ИДАЛЬГО ДОН КИХОТ ЛАМАНЧСКИЙ»


XVIII

<...> Дон Кихот и Санчо въехали на холм, откуда оба стада, которые наш рыцарь преобразил в войска, были бы хорошо видны, когда бы поднятая ими пыль не застилала зрение и не слепила глаза; однако ж Дон Кихот, воображению которого рисовалось то, чего он не видел и чего на самом деле не было, заговорил громким голосом:
— Вон тот рыцарь в ярко-желтых доспехах, на щите которого изображен венценосный лев, распростертый у ног девы,— это доблестный Лауркальк, владелец Серебряного моста. Тот, чьи доспехи разукрашены золотыми цветами и на щите которого по синему полю нарисованы три серебряные короны,— это грозный Микоколемб, великий герцог Киросский. Справа от него, вон тот рыцарь исполинского телосложения,— это неустрашимый Брандабарбаран де Боличе, повелитель трех Аравий; одежды на нем из змеиной кожи, а щитом ему служит дверь,— предание гласит, что это одна из дверей того храма, который разрушил Сампсон, когда он ценою собственной жизни отомстил врагам своим. А теперь оглянись и посмотри в другую сторону: впереди другого войска—всепобеждающий и никем не победимый Тимонель Каркахонский, повелитель Новой Бискайи, в доспехах с синими, зелеными, белыми и желтыми полосками, и на щите у него по желтобурому полю нарисована золотая кошка, а под ней написано: Мяу,— это сокращенное имя его дамы, то есть, если верить слухам, несравненной Мяулины, дочери герцога Альфеньикена Альгарвского. Тот, под тяжестью которого сгибается его ретивый конь, тот, у которого белоснежные доспехи и белый щит без всякого девиза,— это недавно посвященный в рыцари француз по имени Пьер Папен, правитель баронств Утрехтских. Тот, в доспехах, покрытых голубою эмалью, вонзающий железные шпоры в бока полосатой и быстроногой зебры,— это всемогущий герцог Нербийский Эспартафилард дель Боске; на щите у него пучок спаржи и девиз, написанный по-кастильски: Следи за моей судьбой.
Так, увлекаемый собственным воображением, отмеченным печатью его доселе невиданного умопомешательства, он продолжал говорить без умолку и перечислять рыцарей обеих воображаемых ратей, тут же сочиняя девизы и прозвища и придумывая для каждого из них особый цвет и особую форму доспехов.
— Войско, которое идет нам навстречу, составляют и образуют многоразличные племена. Здесь можно встретить тех, что пьют сладкие воды прославленного Ксанфа; тех, что попирают массилийские горные луга; тех, что просеивают тончайшую золотую пыль счастливой Аравии; тех, что блаженствуют на чудесных прохладных берегах светлого Фермодонта; тех, что разными способами достают золотой песок со дна Пактола; изменчивых нумидийцев; персов, славящихся своими луками и стрелами; парфян и мидян, сражающихся на бегу; арабов с их кочевыми шатрами; скифов, славящихся как своею жестокостью, так и белизною кожи; эфиопов с проколотыми губами, и еще я вижу и узнаю бесчисленное множество племен, но только не могу вспомнить их названия. В рядах другого войска находятся те, что утоляют жажду прозрачными струями Бетиса, окаймленного оливковыми рощами; те, что моют и освежают лицо влагою всегда полноводного и золотоносного Тахо; те, что упиваются животворящею водою дивного Хениля; те, что попирают тартесийские долины с их тучными пажитями; те, что веселятся на Елисейских полях Хереса; богатые ламанчцы в венках из золотых колосьев; те, что закованы в латы,— последние потомки древних готов; те, что купаются в водах Писуэрги, славящейся спокойным своим течением; те, что пасут стада на бескрайних лугах извилистой Гуадианы, славящейся потаенным своим руслом; дрожащие от холода в лесах Пиренеев и осыпаемые снежными хлопьями на вершинах Апеннин,— словом, все племена, которые населяют и наполняют собою Европу.
Господи ты боже мой, какие только страны не назвал Дон Кихот, впитавший в себя все, что он вычитал в лживых романах, и потрясенный этим до глубины души, какие только народы не перечислил, в мгновение ока наделив каждый из них особыми приметами! Санчо Панса слушал Дон Кихота разинув рот, сам же от себя не вставлял ни слова и только время от времени озирался — не видать ли рыцарей и великанов, которых перечислял Дон Кихот, но как он никого из них не обнаружил, то обратился к своему господину с такими словами.
— Сеньор! Верно, черт унес всех ваших великанов и рыцарей, я по крайней мере их не вижу: они тоже, поди, заколдованы не хуже вчерашних привидений.
— Как ты можешь так говорить! — воскликнул Дон Кихот.— Разве ты не слышишь ржанья коней, трубного звука и барабанного боя?
— Я слышу только блеянье овец и баранов,— отвечал Санчо.
И точно, оба стада подошли уже совсем близко.
— Страх, овладевший тобою, Санчо, ослепляет и оглушает тебя,— заметил Дон Кихот,— в том-то и заключается действие страха, что он приводит в смятение наши чувства и заставляет нас принимать все предметы не за то, что они есть на самом деле. И вот если ты так напуган, то отъезжай в сторону и оставь меня одного, я и один сумею сделать так, чтобы победа осталась за теми, кому я окажу помощь.
Тут он пришпорил Росинанта и, взяв копье наперевес, с быстротою молнии спустился с холма.
Санчо кричал ему вслед:
— Воротитесь, сеньор Дон Кихот! Клянусь богом, вы нападаете на овец и баранов. Воротитесь! Господи, и зачем только я на свет родился! В уме ли вы, сеньор? Оглянитесь, нет тут никаких великанов, рыцарей, котов, доспехов, щитов, ни разноцветных, ни одноцветных, ни цвета небесной лазури,— ни черта тут нет. Да что же он делает? Вот грех тяжкий!
Но Дон Кихот и не думал возвращаться назад,— как раз в это время он громко воскликнул:
— Смелее, рыцари,— вы, что шествуете и сражаетесь под знаменами доблестного императора Пентаполина Засученный Рукав,— следуйте за мною, и вы увидите, какую скорую расправу учиню я над его врагом Алифанфароном Трапобанским!
С этими словами он врезался в овечье стадо и столь отважно и столь яростно принялся наносить удары копьем, точно это и впрямь были его смертельные враги.
<...>

МИГЕЛЬ ДЕ СЕРВАНТЕС СААВЕДРА


На берегу, где прибой
Белою пеною брызжет
И стены злого Алжира,
То гневный, то смирный, лижет,

Четверо пленников скорбных
Глазами, полными горя,
Глядят туда, где отчизна
Лежит за простором моря,

В миг отдыха от трудов
Под рокот валов унылый
Сквозь Слезы поют в печали,
Что им сердца истомила:
«О, как ты, далека,
Земля Испании милой!

Не сыщешь удела горше
Ни на море, ни на суше:
Здесь наши тела — в цепях,
В опасности грозной — души.

Когда бы разверзлось небо
И хлынул с силой безмерной
Ливень — не животворящий,
А смольный, огненный, серный!

Когда бы земля разверзлась,
Когда бы стала могилой
И полчища супостатов
И сонмы ведьм схоронила!
О, как ты далека,
Земля Испании милой!»


НА КАТАФАЛК КОРОЛЯ ФИЛИППА II В СЕВИЛЬЕ
(Хвостатый сонет)

Свидетель Бог, я нем; сознаться надо,
Здесь всякий онемеет в восхищенье.
Чтоб описать сие сооруженье,
Я отдал бы червонный без досады.

Клянусь Христом, все, что доступно взгляду,
Мильоны стоило, и, без сомненья,
Севилье в славу, Риму в посрамленье
Столетье простоит сия громада.

Бьюсь об заклад, монарший дух, пожалуй,
Покинул вертограды горней славы,
Чтоб насладиться этими местами.

Сие услышав, некий бравый малый
Вскричал: «Сеньор солдат, клянусь, вы правы!
Тот подлый лжец, кто будет спорить с вами!»

И с этими словами
Он шляпу сдвинул, огляделся лихо
И прочь пошел. И снова стало тихо.


На сей земле, изрытой и бесплодной,
Три тысячи солдат отважных пали;
Их души небо приняло в печали,
Тела могилой приняты холодной.

Пусть был напрасен подвиг благородный,
Они из рук не выпустили стали;
Их мало было, и они устали,
Но не сдались в ловушке безысходной.

Земля сия — сплошное пепелище:
Здесь похоронен сонм воспоминаний,
Одно другого горше и грустнее;

Но сколько б ни прошло веков над нею,
Она храбрей не видывала дланей
И не знавала душ светлей и чище.