Человек, который думает только о себе и ищет во всем своей выгоды, не может быть счастлив. Хочешь жить для себя, живи для других.

Золотая узда не сделает клячу рысаком.

От терпения - опытность, от опытности - надежда.

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

И после плохого урожая нужно сеять.

Малые печали словоохотливы, глубокая скорбь безмолвна.

Никто не бывает несчастен только от внешних причин.

А покажи мне, кто не раб в том или другом смысле.

Мы живем так, что внезапно увидеть нас - значит поймать с поличным.

Большая разница, не хочет человек грешить или не умеет.

Малая печаль красноречива, великая безмолвна.

Свои способности человек может узнать, только попытавшись применять их на деле.

Небольшая сумма, данная взаймы, делает должника другом, большая - врагом.

Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего.

Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего, когда кончается детство.

Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.

Трудно привести к добру нравоучениями, легко примером.

" Все заботятся не о том, правильно ли живут, а о том, долго ли проживут; между тем жить правильно - это всем доступно, жить долго - никому."

Исполнение самых сильных наших желаний часто бывает источником величайших наших скорбей.

Где мы будем после кончины? Там же, где покоятся не рожденные.

Глупо строить планы на всю жизнь, не будучи господином даже завтрашнего дня.

Это боги устроили так, что всякий может отнять у нас жизнь, но никто не в состоянии избавить нас от смерти.

Некоторые неписаные законы сильнее всех писаных.

Передышками нельзя пренебрегать: тяжелобольным временное улучшение заменяет здоровье.

Полезнее знать несколько мудрых правил, которые всегда могли бы служить тебе, чем выучиться многим вещам, для тебя бесполезным.

Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучить.

Необходимое не приедается.

Все, в чем мы нуждаемся, или стоит дешево, или ничего не стоит.

Нет рабства более позорного, чем рабство духа.

Прошлые поколения оставили нам не столько готовые решения вопросов, сколько самые вопросы.

Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.

Иные лекарства опасней самих болезней.

Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, и замешкался среди живых, и не поздно умер, а долго умирал.

Мужество без благоразумия - только особый вид трусости.

Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее.

Кто ни на что не надеется, никогда не отчаивается.

На чьей земле ты поселенец? Если все будет с тобою благополучно, - у собственного наследника.

Нам нужен кто-нибудь, по чьему образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь только по линейке.

Самый простой пример убедительнее самой красноречивой проповеди.

Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не знали таких очевидных вещей.

Все меня прощают, никто не помогает.

Сделай первый шаг и ты поймешь, что не все так страшно.

Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны.

"Размышляй о смерти!" - Кто говорит так, тот велит нам размышлять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше всякой власти и уж наверное вне всякой власти.

Истинное мужество заключается не в том, чтобы призывать смерть, а в том, чтобы бороться против невзгод.

Как было бы похвально, если бы люди столько же упражняли свой мозг, сколько упражняют тело, и так же рьяно стремились к добродетели, как они стремятся к удовольствиям.

Старость - неизлечимая болезнь.

Если рост прекратился, близок конец.

Любовь не уживается со страхом.

Отдели смятение от его причины, смотри на само дело - и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха.

Если хочешь ничего не бояться, помни, что бояться можно всего.

Желающего судьба ведет, не желающего - тащит.

Голос мешает больше, чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам.

Мы на многое не отваживаемся не потому что оно трудно; оно трудно именно потому, что мы на него не отваживаемся.

Воздержанность - это добровольная бедность.

Уча, учимся.

Кого боги хотят покарать, того они делают педагогом.

Само имя философии вызывает достаточно ненависти.

Для человека, который не знает, к какой гавани он направляется, ни один ветер не будет попутным.

Не для жизни, а для школы учимся.

СЕНЕКА Луций Анней (Lucius Annaeus Seneca) (1 до н. э. / 1 н. э., Кордуба, ныне Кордова, Испания — 65 н. э., Рим), римский государственный деятель, писатель, философ, крупнейший представитель позднего стоицизма.
Биография
Сын Сенеки-Старшего (известного ритора), Сенека в молодости приехал в Рим, где получил первое представление о стоицизме у Аттала и Сотиона; значительное влияние на Сенеку оказали сочинения Посидония (в поздние годы Сенека начал изучать Эпикура, не разделяя, впрочем, его установок). Некоторое время он провел в Египте, где его родственник был префектом. Возвратясь в Рим в возрасте 31 года начал заниматься правом и политикой. Он вызвал гнев императора Калигулы, который не казнил Сенеку лишь потому, что его уверили, будто он проживет недолго. При Клавдии отправлен в изгнание на Корсику (41) по обвинению в связи с племянницей императора; новая жена императора, Агриппина, в 49 добилась его возвращения из ссылки. В 50 был избран претором и женился на Помпее Паулине, богатой и влиятельной женщине. В число его друзей вошел военачальник Секст Афраний Бурр. Императрица и Бурр способствовали тому, что Сенека стал воспитателем молодого Нерона, в правление которого достиг вершин власти и богатства. Его влияние продолжалось до начала 60-х гг., он был автором инаугурационой речи Нерона, доктрины clementia. В 62 после смерти Бурра и убийства Агриппины он отошел от дел. В 65 был обвинен в причастности к заговору Пизона и покончил с собой по приказу своего воспитанника.
Философские сочинения
До нас дошли т. н. «Диалоги» — 10 небольших морально-наставительных трактатов («О промысле», «О постоянстве мудреца», «О гневе», «О досуге», «О блаженной жизни», «О спокойствии души», «О скоротечности жизни» и три «Утешения» — к Марции, к Полибию и к матери Гельвии), написанные с 41 по 64; трактаты «О снисходительности» (ок. 55 — 56) в 2 кн., «О благодеяниях» (ок. 56 — 64) в 7 кн., 124 «Нравственных письма к Луцилию» (закончены в 64) и трактат «Исследования о природе» (63 — 64) в 7 кн., посвященный небесным феноменам и земным катаклизмам и во многом основанный на материалах Посидония. Ряд трактатов сохранился во фрагментах («О браке», «О суеверии» и др.).
Литературные произведения
В трагедиях Сенеки философские идеи выполняют пропедевтико-педагогическую функцию. 9 трагедий на мифологические сюжеты («Эдип», «Медея», «Федра», «Агамемнон» и др.), развивающие мысли о всевластии рока, гибельности страстей, оказали большое влияние на европейскую трагедию эпохи Ренессанса и классицизма. С именем Сенеки сохранился ряд небольших стихотворений («Эпиграммы»), а также памфлет «Отыквление божественного Клавдия», описывающий превращение его врага, императора Клавдия в тыкву.
Учение
Сенека является ключевым представителем Поздней Стои, реализовавшим основные тенденции эволюции учения. Сухая доктрина растворяется в нравственно-религиозном учении; философия сводится к этике, которая из отвлеченного исследования блага и добродетели окончательно становится средством кристаллизации интимных убеждений, концентрации на жизни своего «я»: философия — «лекарство» для души (Ер. 117,33); она " учит делать, а не говорить» (Ер. 20,2). Логика — вспомогательная дисциплина, не имеющая прямого отношения к основной цели; физика необходима постольку, поскольку, не зная устроения космоса, нельзя понять и самого себя, — но никакая теория не делает человека лучше (Ер. 88). Вместе с тем, Сенека — последний крупный стоик, имевший естественно-научные интересы и порой разбиравший отдельные проблемы стоической логики (Ер. 117) и онтологии (Ер. 65). В психологии Сенека следует Панэтию и Посидонию, но к психологическому дуализму у него присоединяется заметный дуализм душа / тело в духе Филолая и Платона: тело — оковы и темница души и т. п. (Ad Helv. 11, 7; Ep. 65, 16 — 24; 79,12). В области теории Сенека несистематичен и непоследователен; его своеобразие — в новом, еще неведомом Стое (да и не только Стое) личном отношении к божеству: Сенека придает самодовлеющее значение самому переживанию этой связи, religio (Ер. 41,3), а его теология во многих отношениях сливается с этикой, для которой характерен общий паренетический тон Излюбленная тема Сенека — «продвижение» к независимости от внешних обстоятельств и мудрой покорности промыслу: «Согласного судьба ведет» (Ер. 107,11). Мудрец Сенека обладает «величием души»; он не лишен чувств, но не доступен аффекту («апатия» как «несогласие» на аффект — Ep. 9, 1 сл.). Конечным выражением добродетельного состояния является «постоянст-во» (constantia, tranquillitas animi — De const. sap. passim; Ep. 9, 1 — 2; 35, 4; 67, 2; 10; 71, 35). Особую важность приобретает мотивация поступка: совесть становится важнейшим критерием нравственности: «Будь благ — этим ты достаточно почтишь богов» (Ер. 95,5). Императив формулируется как «золотое правило»: поступай в отношении другого так, как он, на твой взгляд, должен поступать по отношению к тебе, не причиняй зла другому (Ep. 103, 3; 105, 7 cf. 47, 11). Эти настроения, значительно усилившиеся к концу жизни Сенеки, внешне близки христианскому мирочувствию, что вызвало к жизни легенду о личном знакомстве Сенеки с апостолом Павлом (а также их «переписку», широко известную уже в 4 в.). В средние века сочинения Сенеки были основным источником сведений о стоическом учении.

Из «Нравственных писем к Луцилию» Сенеки
ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА. ИЗ «НРАВСТВЕННЫХ ПИСЕМ К ЛУЦИЛИЮ»

Письмо 9
<...> (6) Ты спросишь, как можно быстро приобрести чью-нибудь дружбу <...> Гекатон говорит: «Я укажу приворотное средство без всяких снадобий, без трав, без заклинаний знахарки. Если хочешь, чтобы тебя любили,— люби» <...>
(8) Но вернемся к нашему предмету. Пусть мудрому никто, кроме него самого, не нужен, он все-таки желает иметь друга, хотя бы ради деятельной дружбы, чтобы не оставалась праздной столь великая добродетель, и не ради того, чтобы, как говорит Эпикур <...> «было кому ухаживать за ним в болезни, помогать в оковах или в нужде», но чтобы самому было за кем ухаживать в болезни, кого вызволять из-под вражеской стражи. Плохи мысли того, кто подружился, видя лишь самого себя; как он начал, так и кончит. Кто завел друга, чтобы тот выручал из цепей, тот покинет его, едва загремят оковы. (9) Таковы дружеские союзы, которые народ называет временными. С кем мы сошлись ради пользы, мил нам, лишь покуда полезен. Вот почему вокруг того, чьи дела процветают, — толпа друзей, а вокруг потерпевших крушение — пустыня. Друзья бегут оттуда, где испытывается дружба. Вот почему видим мы так много постыдных примеров, когда одни из страха бросают друзей, другие из страха предают их. Каково начало, таков конец, иначе и быть не может. Кто подружился ради выгоды, тому будет дорога награда за измену дружбе, коль скоро и в ней было дорого ему что-нибудь, кроме него самого. (10) Для чего приобретаю я друга? Чтобы было за кого умереть, за кем пойти в изгнание, за чью жизнь бороться и отдать жизнь. А дружба, о которой ты пишешь, та, что заключается ради корысти и смотрит, что можно выгадать, — это не дружба, а сделка.

Письмо 47
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами, как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой, и над ними одинакова власть фортуны.
(2) Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. (3) А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданием искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши. (4) Из-за этого и говорят о хозяевах те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали.
(5) Часто повторяют бесстыдную пословицу: «Сколько рабов, столько врагов». Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности, — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, (6) третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на доли то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости. (7) А этот — виночерпий в женском уборе — воюет с возрастом, не имеет права выйти из отрочества, снова в него загоняемый; годный уже в солдаты, он гладок, так как стирает все волоски пемзой или вовсе выщипывает их <...> (8) А тот несчастный, назначенный цензором над гостями, стоит и высматривает, кто лестью и невоздержностью в речах или в еде заслужит приглашения на завтра. Вспомни о тех, на ком лежит закупка снеди, кто до тонкости знает хозяйский вкус: какая еда раздразнит его запахом, какая понравится на вид, какая своей новизной пробудит убитый тошнотой голод, на что он, пресытившись, не может смотреть и чего ему сегодня хочется. И с ними он не в силах пообедать, считая, что унизит свое величие, если сядет за стол с рабом. <...>
(10) Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя рабом. Когда разбит был Вар, фортуна унизила многих блестящих по рождению, готовых через военную службу войти в сенат: одних она сделала пастухами, других — сторожами при хижинах. Вот и презирай человека того состояния, в которое ты сам, покуда презираешь его, можешь перейти. (11) Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомни, как много власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина. (13) Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советчиком, и сотрапезником. — Тут и закричат мне все наши привередники: «Да ведь это самое унизительное, самое позорное!».— А я тут же поймаю их с поличным, когда они целуют руку чужому рабу. (14) И разве вы не видите, как наши предки старались избавить хозяев — от ненависти, рабов — от поношения? Хозяина они называли «отцом семейства», рабов (это до сих пор удержалось в мимах) — домочадцами. Ими был установлен праздничный день — не единственный, когда хозяева садились за стол с рабами, но такой, что садились непременно, и еще оказывали им в доме всякие почести, позволяли судить да рядить, объявляя дом маленькой республикой,— (15) «Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?» — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие — затем, чтобы стать достойными. <...> (16) <...> Глуп тот, кто покупая коня, смотрит только на узду и попону, еще глупее тот, кто ценит человека по платью или по положению, которое тоже лишь облекает нас, как платье. (17) Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия и все — у страха. Я назову консуляра — раба старухи и богача — раба служанки, покажу самых родовитых юношей в услужении у пантомимов. Нет рабства позорнее добровольного. Так что нечего нашим слишком разборчивым гордецам запугивать тебя. Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся. <...>