Люблю народность как чувство, но не признаю ее как систему.

Мы все изгнанники и на родине.

У нас самодержавие значит, что в России все само собою держится.

У нас от мысли до мысли пять тысяч верст.

В России суровость законов умеряется их неисполнением.

Иные любят книги, но не любят авторов - и не удивительно: кто любит мед, не всегда любит пчел.

Язык - инструмент; едва ли не труднее он самой скрипки. Можно бы еще заметить, что посредственность как на одном, так и на другом инструменте нетерпима.

ВЯЗЕМСКИЙ Петр Андреевич (1792-1878), князь, русский поэт, литературный критик, академик Петербургской АН (1841). В ранней лирике — сочетание гражданских традиций 18 в. и «легкой поэзии». С 1840-х гг. — поэзия воспоминаний, трагические мотивы; придерживался консервативных общественных взглядов. Мемуары («Старая записная книжка»).
ВЯЗЕМСКИЙ Петр Андреевич, [12 (23) июля 1792, Москва — 22 ноября 1878, Баден-Баден], князь, русский поэт, друг и литературный единомышленник А. С. Пушкина.
Семья. Образование
Потомок старинного дворянского рода, Вяземский получил блестящее домашнее образование, позднее завершенное в петербургских пансионах (1805-07). В московском доме Вяземских и в их подмосковном имении Остафьево бывали И. И. Дмитриев, В. А. Жуковский и др.; большое влияние на юного князя оказал Н. М. Карамзин, ставший его опекуном после смерти отца.
«Декабрист без декабря»
В 1812 Вяземский вступил в ополчение, участвовал в Бородинском сражении. С 1818 служил чиновником в Варшаве. Однако вскоре попал в опалу, чему немало способствовали независимость личного поведения и политическое фрондерство; в 1821 уехал в Москву, где за ним был установлен полицейский надзор. В стихах этого времени, распространявшихся в списках, — «Петербург» (1818), «Негодование» (1820; в анонимном доносе было названо «катехизисом заговорщиков») — нашли выражение оппозиционные взгляды Вяземского, выступавшего за «просвещенную» конституционную монархию, гражданские права, «законные» свободы. Отказавшись, однако, от участия в тайных обществах, Вяземский вошел в историю декабристского движения как «декабрист без декабря» (С. Н. Дурылин). Тяжело переживший расправу над декабристами поэт остался привержен радикальным убеждениям (сатирическое стихотворение «Русский бог», 1828).
Литературные баталии. Вяземский-критик
Острый ум и полемический темперамент Вяземского в полной мере проявились в литературных баталиях. Стоявший у истоков «Арзамаса», он в едких и насмешливых эпиграммах, афоризмах, письмах боролся с литературными староверами — членами «Беседы любителей русского слова». В изданиях пушкинского круга 1820-30-х гг. — «Северных цветах», «Литературной газете», «Современнике» и др. — Вяземский выступал против Ф. В. Булгарина, «торгового направления» в словесности, вставал на защиту писателей, обвиненных в «литературном аристократизме».
Деятельность Вяземского-критика способствовала становлению романтизма в России (статьи 1820-х гг. о Пушкине, Жуковском, А. Мицкевиче), сыграла значительную роль в самоопределении русской литературы (статьи о «Ревизоре» Н. В. Гоголя, 1836; «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина», 1847). Свыше 20 лет Вяземский работал над книгой о Д. И. Фонвизине (1848), явившейся первой отечественной литературоведческой монографией.
«Я пережил и многое и многих...». Вяземский-поэт
В поэзии Вяземского 1810- 20-х гг. культивировались жанры дружеского послания и медитативной элегии («Первый снег», «Уныние», оба 1819); в ряде случаев он шел вразрез с пушкинской школой гармонического стиха, вводил бытовую лексику и разговорную интонацию, способствуя тем самым обновлению поэтического языка («Ухаб», 1821, «Того-сего», 1825, и др.).
В ином ключе написаны лучшие стихи позднего Вяземского, который после смерти Пушкина, все сильнее ощущая себя «обломком» прошедшего, создавал образ своего «золотого века»: это поэзия воспоминаний с доминирующим мотивом необратимости прошлого, его несовместимости с измельчавшим настоящим. Драматизм мироощущения Вяземского усугублялся семейными горестями— из восьми его детей лишь один П. П. Вяземский дожил до зрелых лет. Темы смерти, покорности промыслу, верности памяти ушедших, мотивы душевной усталости и трагического одиночества пронзительно звучат в стихах «Я пережил и многое и многих» (1837), «Все сверстники мои давно уж на покое» (1872), «Жизнь наша в старости —изношенный халат» (1875-77) и др.
Придворный, сенатор, министр
Между тем поэтический «расчет» с прошлым происходит на фоне успешной служебной карьеры Вяземского: поднимаясь все выше по ступеням чиновной лестницы, он становится товарищем министра народного просвещения (1855-58), членом Главного управления цензуры, с 1859 — сенатором, обер-шенком двора, членом Государственного совета. Переход в «правительственный лагерь» не погашает в нем внутренней оппозиционной установки. Переживая глубокий разлад с современностью, Вяземский демонстрирует неприятие всего народившегося нового — от нигилистов до крайних славянофилов.
Летописец эпохи
В последние десятилетия, большей частью проведенные за границей, Вяземский пишет мемуары о дворянском быте «допожарной», «грибоедовской» Москвы. «Записная книжка», которую он вел с 1813 до конца жизни, — ценнейший документ, зафиксировавший «устную летопись эпохи»: свидетельства неименитых современников, анекдоты, крылатые речения и т. п.
Не только разносторонняя деятельность, многообразное участие в литературном процессе, но и сама личность Вяземского, «звезды разрозненной плеяды» (Е. А. Баратынский), вечного полемиста, ипохондрика и язвительного острослова, собеседника Пушкина, Жуковского, Баратынского, Д. Давыдова, — неотъемлемая часть культуры пушкинской эпохи.
Стихотворения
ПЕТР АНДРЕЕВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ. СТИХОТВОРЕНИЯ


Я ПЕРЕЖИЛ

Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днем всё ближе и темней.
Усталых дум моих полет стал низок,
И мир души безлюдней и бедней.
Не заношусь вперед мечтою жадной,
Надежды глас замолк,— и на пути,
Протоптанном действительностью хладной,
Уж новых мне следов не провести.
Как ни тяжел мне был мой век суровый,
Хоть житницы моей запас и мал,
Но ждать ли мне безумно жатвы новой,
Когда уж снег из зимних туч напал?
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдешь еще, быть может, жизни след;
Во мне найдешь, быть может, след вчерашний, —
Но ничего уж завтрашнего нет.
Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.
1837

Смерть жатву жизни косит, косит
И каждый день, и каждый час
Добычи новой жадно просит
И грозно разрывает нас.

Как много уж имен прекрасных
Она отторгла у живых,
И сколько лир висит безгласных
На кипарисах молодых.

Как много сверстников не стало,
Как много младших уж сошло,
Которых утро рассветало,
Когда нас знойным полднем жгло.

А мы остались, уцелели
Из этой сечи роковой.
Но смертью ближних оскудели
И уж не рвемся в жизнь, как в бой.

Печально век свой доживая,
Мы запоздавшей смены ждем,
С днем каждым сами умирая,
Пока не вовсе мы умрем.

Сыны другого поколенья,
Мы в новом — прошлогодний цвет:
Живых нам чужды впечатленья,
А нашим — в них сочувствии нет.

Они, что любим, разлюбили,
Страстям их — нас не волновать!
Их не было там, где мы были,
Где будут — нам уж не бывать!

Наш мир — им храм опустошенный,
Им баснословье — наша быль,
И то, что пепел нам священный,
Для них одна немая пыль.

Так, мы развалинам подобны,
И на распутиц живых
Стоим, как памятник надгробный
Среди обителей людских.
1841