|
Рецензия на рецензию, или еще раз об альпинистах
Вадим Николаенко, октябрь-ноябрь 2009.
Посвящается альпинистам,
отдавшим горам свои жизни
«Слова и иллюзии гибнут, факты остаются»
Д.И. Писарев
Совсем недавно в интернете я обнаружил,
созданный еще несколько лет назад сайт
http://www.mountain.ru/people/sketch/2001/recenzia/martynov.shtml,
на котором статью – Рецензию на книгу
А.Г. Овчинникова «Альпинисты МВТУ им.
Баумана», автор – мастер спорта по альпинизму
Ильей Мартыновым. Ознакомившись с текстом сайта,
я понял, что это не столько рецензия, сколько
рассказ о достоинствах
Игоря Ерохина, тоже спортсмена МВТУ.
Оказывается, и это видно уже из первых строк
рецензии, Мартынов считает, что Овчинников
недостаточно полно раскрыл в своей книге заслуги
Ерохина и сделал это излишне субъективно и даже
злобно.
Такое резюме показалось мне несправедливым,
обидным для Овчинникова, так как: Во-первых,
Толя такой себе цели – описывать достоинства
Игоря Ерохина не ставил – не хотел, зная, что
многие его могут не понять, и решил – пускай
Мартынов и его друзья пишут об Игоре, что хотят,
а он не будет. Поэтому Толя попросил для своей
книги написать об Игоре Володю Шполянского,
который много с ним ходил. В этом разделе книги
и можно ознакомиться с заслугами Ерохина.
Во-вторых, я – не Толя и решил ответить на
рецензию. Однако, по мере редактирования и
правки моя рецензия на рецензию постепенно
превратилась в рассказ об альпинистах, об их
отношениях, спорах и вообще о жизни. В это время
Толя подарил мне один из сборников «Лед и
пламя», который показался мне очень симпатичным,
и я рискнул свою несостоявшуюся рецензию
направить в редакцию этого выпуска.
Мне посчастливилось некоторое время быть близким
к тем людям, о которых в своей книге писал
Овчинников. Хотя события, о которых идет речь,
относятся к далекому прошлому, они и сегодня
злободневны, так как люди есть люди, и они
сегодня во многом остаются такими как были
вчера. Мои заметки, как и всякие другие,
конечно, субъективны, но иначе и быть не может,
более того, субъективизм разных авторов
позволяет лучше понять события, суть которых они
хотят довести до читателя.
Одну из спортивных альпинистских групп,
достаточно высокого по тем временам класса (1956
год), возглавил Анатолий Овчинников, ее капитан,
а в группу входили
Лев Мышляев, Сева Григоренко и я –
все альпинисты школы МВТУ им. Баумана. В те годы
в училище работали альпинисты еще довоенных лет
– мастера спорта Виктор Васильевич Миклашевский,
Вячеслав Диомидович Лубенец, Михаил Николаевич
Иванов и многие другие. Их усилиями на сборах и
в экспедициях в районах Цея, Домбая, Шхельды,
Безенги было совершено много интересных и
сложных восхождений, мастера вели за собой и
подтягивали уже послевоенную молодежь. В
результате к середине пятидесятых годов в
спортклубе МВТУ появились молодые, но уже
опытные горовосходители.
Участники группы Овчинникова были много лет
знакомы по учебе в МВТУ, все серьезно
тренировались – ходили на лыжах, занимались
легкой атлетикой, лазали по башням
полуразрушенных тогда Царицынских дворцов. В
Царицыно были пройдены, кажется,все углы,
стенки, арки и карнизы. Ходили по скалам на то
время отлично, причем старались проходить
маршруты без страховки, так как в горах нередко
приходилось преодолевать участки длиной в
десятки метров без промежуточных крючьев.
И вот летом 1956 года, имея будущую цель –
Северную стену Южной Ушбы, команда Толи
Овчинникова для отработки взаимодействий и
опробования, вновь изготовленных образцов
снаряжения выехала в район Домбая. Там группой
было сделано три маршрута пятой категории
трудности – два на Главный Домбай по стенам из
ущелья Буульген и один классический – траверс
вершин Домбая. Этот траверс был сделан в темпе
за 1,5 суток из лагеря в лагерь, что тогда
считалось слишком быстрым. В результате
начальник учебной части альплагеря
Вано Галустов даже обиделся. Он,
когда группа вернулась, был уверен, что
случилась какая-то неприятность, и был готов к
разбору происшествия. Тогда быстрое прохождение
маршрутов не приветствовалось, и подобные случаи
подлежали разбору с пристрастием и, желательно,
с наказанием. А группа этот маршрут, который
позже оказался последним в жизни Игоря Ерохина,
прошла не в оптимальном составе – впятером, да у
меня в то время сильно нарывал палец (с тех пор
отсутствует фаланга). Успех же объяснялся
хорошей технической и физической подготовкой,
знанием маршрута и слаженностью действий
участников.
Хочется рассказать об игре, которая по месту
действия называется «Домбайский бокс». Эта игра
заключается в том, что, что два
новичка-альпиниста с завязанными глазами и
вооруженных подушками должны были бить друг
друга. При этом движениями бойцов управляли
секунданты-инструктора при помощи веревок.
Веревки были привязаны к боксерам. О предстоящем
состязании объявлялось заранее, поэтому зрителей
всегда было много, и они размещались вокруг
канатов, ограничивающих ринг. После удара гонга
начиналась борьба, причем секунданты иногда
направляли своих бойцов на канаты, и тогда
доставалось зрителям. Когда бойцы оказывались
уже достаточно разогретыми, на ринг выскакивали
помощники секундантов, тоже вооруженные
подушками и эти секунданты начинали бить слепых
бойцов с разных сторон. Зрители, поняв, что это
хохма, закатывались от смеха, буквально лежали.
А в это время следующие пары бойцов, уведенные в
закрытую палатку, слышали реакцию зрителей и
ожесточались в предвкушении своих боев.
Наконец, судья прекращал бой, противникам
развязывали глаза, и они наблюдали схватку
следующей пары. Интересной была реакция
противников, закончивших сражение. Некоторые
обижались, но все же чаще они смеялись со всеми
и ожидали, как будут колотить следующих
«несчастных».
Итак, возвращаясь несколько назад в 1952 год,
скажу, что Игорь Ерохин, который хотел как можно
быстрее набраться опыта восхождений, попросил
Толю Овчинникова помочь ему в этом. Толя
откликнулся и, в качестве руководителя, сходил с
ним, а также с Инной Долговой и Валентином
Доброхотовым на две вершины четвертой категории
трудности и одну пятерку. Валя рассказывал, как
они шли: Толя выходил примерно на веревку вверх,
его снизу страховала Инна, затем одновременно
поднимались с верхней страховкой Инна и
пристегнутый к ней Валя. Далее снова уходил
вверх Толя, а Валентин принимал Игоря. Перед
выходом Игорь, как это принято, кричал:
«Страховка готова?». Валя отвечал: «Готова!».
Игорь снова: «Страховка готова?». Валя:
«Готова!». Игорь, зная, как Валя страхует на
сравнительно простых участках, еще раз
спрашивал, проверяя, готова ли страховка и,
получив снова утвердительный ответ, начинал
движение. Выходя наверх к Валентину, он видел,
что тот просто выбирал провисающую из-за подъема
Игоря веревку, да еще курил при этом. Игорь был
недоволен, но опыта быстро набирался. В будущем,
действительно, Игорь редко, особенно на скалах и
льду, ходил первым, но это он с лихвой
компенсировал тем, что слишком много делал
такого, чего не могли сделать другие (в
альпинизме, как и в любой другой деятельности,
существует специализация – кто-то лучше идет по
скалам, кто-то по льду, хотя некоторый минимум
технической подготовки должен быть, конечно, у
всех).
В то время Толя Овчинников и мы – участники его
группы, желая помочь одноклубникам, передали
Игорю и его друзьям образцы нового
альпинистского снаряжения, нами изготовленного,
и научили, как им пользоваться. Игорь же, чуть
позже, не помню, в какой центральной газете,
опубликовал статью и приписал эти
технические новинки себе. Это возмутило Толю, и
с тех пор он не стал подавать Ерохину руки. Это,
конечно, их дело, каждый поступал сообразно
своим понятиям, хотя мне позиция Толи много
ближе. Несмотря на это, ничего злобного, по
отношению к Игорю Ерохину в Толиной книге нет, в
ней приводится около 30 ссылок на Игоря, и
только в двух случаях к нему предъявляются
претензии, основанные на фактах допущенных им
обманов.
Расскажу еще об одном эпизоде, который, говорит
не в пользу Ерохина. В 1956 году в
технически-сложном классе восхождений, среди
прочих, были поданы две заявки на участие в
первенстве Союза на Главный Домбай с Севера из
Буульгена (Овчинников) и на Северную Ушбу с
Севера (Ерохин), и вот, коротко, что получилось.
При восхождении на Домбай Овчинников с друзьями
вышел со стены на гребень чуть правее главной
вершины. Хотя маршрут этот был крут и вообще
хорош (снег не встречался почти на всем пути),
Толя предложил повторить восхождение, и группа
прошла другой – левее по ходу. На этот раз, Лев
Мышляев, шедший при выходе на вершину первым,
оказался точно у тура. А Игорь Ерохин, при
подъеме на Ушбу уклонился от трудного участка,
но записал его в отчет, как пройденный. В
результате Игорь «заслужил» 3-е место в
Первенстве Союза и бронзу, а нам ничего не дали.
Можно подумать, что мы затаили обиду. Ничего
подобного, во-первых, мы понимали, что наш
маршрут сложнее, а, во-вторых, знали, говорю это
без ложной скромности, что мы сильнее. Нас ждала
стена Южной Ушбы, и мы не собирались опускаться
до споров. Но Мартынову эти тонкости невдомек, и
он умиляется фразой, брошенной Игорем после
восхождения: «Осинцев – это ледолаз от бога!». К
Анатолию Осинцеву – участнику группы Игоря
претензий быть не может он в рекомендациях не
нуждается, но фраза Игоря стоит в одном ряду с
другой, произнесенной Абалаковым по поводу его
Золотого восхождения на стену п. Щуровского:
«Этот маршрут является пределом человеческих
возможностей». Обе эти фразы имеют одно
назначение – показать, какие, мол, мы сильные
альпинисты и какой сложный маршрут преодолели.
Но это и Толе и мне претит.
Расскажу сразу о стене на Щуровского «по Сурку»,
и о ее прохождении
В. Абалаковым и Ерохиным. К концу
50-х годов Игорь Александрович Ерохин создал и
возглавил большую, сильную команду
спортсменов-альпинистов. Конечно, он действовал
не на пустом месте, многое было подготовлено и
сделано старшими поколениями, но его роль
вдохновителя и организатора новых современных
подходов к альпинизму трудно переоценить, и я не
буду повторяться по поводу его выдающихся
качеств организатора. При этом Игорь не просто
создавал новый молодой коллектив спортсменов, но
замахивался на борьбу с застоем в Советском
альпинизме, то есть готов был вступить в
конфликт со многими авторитетами из Федерации
альпинизма СССР. Для достижения этой цели он
выбрал простой и эффективный способ, – Игорь и
его ребята буквально наступали на пятки
лидирующей в те годы по числу полученных Золотых
медалей команде Виталия Михайловича Абалакова.
Было так: Абалаковцы получают первое место в
Союзе за вершину, а Игорь, что, конечно, не
нравилось В.М., на следующий год этот маршрут,
за счет высокой физической и технической
подготовки, молодости и азарта, повторяет. При
этом повторы оказывались такими же
безаварийными, как у В. Абалакова, но
пройденными намного быстрее и, обычно, большим
составом. И это никак не связано с разными
нишами в альпинизме – технически-сложными и
высотно-протяженными, на которые пытался
рассортировать призовые маршруты Мартынов в
своей рецензии, ибо на самом деле старожилами
были заняты все ниши (это подтверждается Золотом
Абалакова за Щуровского и Дых-тау – все они были
в стенной нише).
Вот эпизод, рассказанный мне Игорем. Лето,
ущелье Адыл-су, где-то на дороге встречаются
Игорь и В.М. Абалаков, а Игорь уже сейчас, то
есть всего через год после получения Золота за
этот маршрут, собирается пройти его с группой
почти безвестных альпинистов. Состоялась беседа:
Игорь: «Виталий Михайлович, мы тут четверкой
оформляем выход по вашему маршруту на
Щуровского, что посоветуете?».
Абалаков: «Что же, в добрый путь, но сейчас мне
кажется, что погода слишком неустойчива, а
маршрут очень сложен, советую повременить и
выйти позже».
Через несколько дней (Игорь уже сделал «стену»
Щуровского) примерно на том же месте альпинисты
встречаются снова.
Абалаков: «Игорь, вот сейчас можно выходить,
погода установилась».
Игорь: «А мы, Виталий Михайлович, Щуровского уже
сделали!».
Это показывает, что трудности, в том числе
предельные, относительны, они разные для
пожилых, хотя и опытных альпинистов и
тренированной, но тоже уже с опытом молодежи.
Особенно задел Игорь Виталия Михайловича, когда
большим числом участников прошел его «Золотую»,
Северную «стену» Дых-Тау. При этом Игорь
продолжил путь траверсом на Коштан-Тау, и теперь
у него на очереди была Победа.
Однако, «с волками жить – по волчьи выть», и
Игорь использовал приемы старых альпинистов.
Тогда в отчетах о восхождении нужно было
коснуться непогоды, которая «усложнила» маршрут,
«забить» побольше крючьев, особенно шлямбурных,
вообще следовало расписать свое достижение,
чтобы оно выглядело по максимуму. Игорь делал
так же. Это касается и приписок на Ушбе и в
известном случае экспедиции на Победу.
Получалось так, что Игорь, разоблачая
неспортивную практику и застой в Советском
альпинизме, действовал методами тех, кто эту
практику установил.
Вот завершилась выдающаяся, возглавляемая
Ерохиным, экспедиция на Тянь-Шань. Участники
впервые поднялись на пик Военных Топографов, 13
альпинистов по новому пути проделали траверс
Пика Победы, семеро из них достигли высшей точки
массива, на которой до них, как оказалось,
прежде никого не было (до этого считалось, что в
1956 году Абалаков со своей группой достиг
вершины). Но Игорю Ерохину этого мало, и,
записав в число восходителей на Победу
заболевшего Вано Галустого и его
спутников,которые на вершине не были, он, мягко
говоря, испортил большое дело, совершил обман.
В связи с эпопеей на Победе надо рассказать
также о Ване Богачеве. Он на последнем перед
сезоном 1958 года заседании Федерации
альпинизма, отстоял экспедицию Ерохина от
попыток под разными предлогами ее запретить, и
это было первое спасение экспедиции. Второй
раз Ваня спас экспедицию, опять выступив на
заседании той же Федерации, но теперь с
разоблачением неприглядных поступков Ерохина.
Зная все перепитии экспедиции, так как был ее
участником, Ваня Богачев, наступив на горло
собственной песне, пожалел заболевшего Вано
Галустова, а также сопровождавших его при
спуске, и молчаливо поддержал обман Ерохина.
Потом Ваня мучился, разбирался со своей
совестью, да не выдержал, выступил, раскрыв
обман. Рецензент Мартынов посчитал этот шаг
Ивана Богачева чуть ли не предательством, но я
думаю, что это было второе спасение экспедиции,
– ее очищение.
Адик Белопухов, такой же фанат гор, как Валя
Бажуков, Иван Богачев, Лев Мышляев, да и многие
другие, в своей книге «Я спинальник» по поводу
обманов с восхождениями групп Ерохина пишет, что
перед возвращением в базовый лагерь после Пика
Победы «мы долго сидели на леднике, думали, как
врать», или чуть дальше: «Прямого обмана мы не
могли признать за собой. Было – сокрытие событий
с целью получения всеми золотых медалей…», а
также: «За два года до этого, при оформлении
отчета о первопрохождении северной ледовой стены
Ушбы, Ерохин допустил неточность. Неточность –
равносильна обману. Уж очень нам хотелось
впервые получить медали первенства». Адик
Белопухов – мой сокурсник по МВТУ, мы оба с
механико-технологического факультета и слушали
лекции на одних потоках, только я был
станочником, позже переведенным на
инженерно-физический факультет, а он -
литейщиком. Кстати, Толя Овчинников (обработка
давлением) и Игорь Ерохин (станки и инструмент)
учились на том же факультете.
Адик был сподвижником и близким другом Игоря
Ерохина, но писал свою книгу уже после ухода из
жизни Игоря, когда несчастный случай приковал
его к инвалидной коляске. Он успел многое
передумать, осмыслить вновь, и цитируемые мною
его строки были написаны, конечно, искренне. Так
что хвала Игорю за то, что он изобретательно,
настойчиво и успешно прокладывал дорогу в
альпинизме молодежи, много сделал для
утверждения духа спортивности, но и упрек за
нечестные методы достижения поставленных целей.
Желание получить медали, стать Чемпионом страны
понятно, но за всякий некрасивый, а то и гадкий
поступок приходится платить. У меня, например,
есть «черный ящик», в котором память сохраняет
случаи, которых я бы не хотел иметь в жизни. Но
они есть и надо бы покаяться, да не хватает
истинной веры в бога. У Андантина Белопухова
исповедь состоялась, а вот Игорь Ерохин
покаяться не успел (он ведь просил прощения у
Толи Овчинникова за пресловутую статью в газете
и, хотя прощения не получил, обещал написать
новую).
Вспоминается еще одна альпинистская шутка,
которую я наблюдал на Тянь-Шане в альплагере
Туюк-су, где однажды по лагерю объявили, что
желающие смогут получать добавки на завтрак,
обед и ужин вплоть до окончания смены при
условии, если они сумеют за сто размеренных
шагов съесть сто грамм хлеба.
Это заманчивое
предложение заинтересовало многих, и на
испытание собралось много, как участников, так и
зрителей, и первым выступил огромный
парень-новичок. Сделав первый шаг, он, откусив
сразу больше половины куска, стал его интенсивно
прожевывать. Большинство зрителей считали, что
съесть хлеб за это время – плевое дело. Но
первый испытуемый, сделав 20, 40, 60 шагов, не
смог проглотить ни крошки – не хватало слюны.
Наконец, на 83 шагу желающий получать добавки,
несмотря на голод, дело было перед обедом,
выплюнул свою жвачку и сдался. Очередь из новых
претендентов на еду в столовой без ограничений
быстро рассосалась.
Команда Толи Овчинникова в следующем 1957 году
предполагала пройти Северную стену Южной Ушбы и
подала на этот маршрут заявку для участия в
первенстве Союза по классу технически-сложных
восхождений. Эта легендарная вершина и наша
будущая стена привлекала многих, в том числе
грузинских альпинистов, которые делали попытку
ее пройти, но отступили – ушли, по-видимому, по
полке влево на перемычку (мы под самой стеной
нашли их ледовый крюк, забитый в скалы). Я
помню, как еще раньше с Анатолием Севостьяновым
в четверке (в нее входил и я) мы несколько дней
провели на Ушбинском плато, изучая и
рассматривая примерно этот же маршрут.
Перед восхождением группе было поручено найти
тела погибших осенью прошлого года на гребне
пика Щуровского альпинистов В Семакина и Ю.
Савельева, и эту задачу группа выполнила.
Однако, вторая часть программы этого года –
восхождение совершено не было.
Фердинанд Аллоизович Кропф, который
всячески помогал нам при подготовке к Ушбе,
расстроился и даже упрекал нас в слабости. На
самом деле было так. Мы вышли на восхождение
затемно и быстро преодолели нижний, пробиваемый
льдом и камнями первый скальный зализанный
сброс. К концу дня подошли к поперечной полке на
срединном контрафорсе, а уже днем следующего дня
подошли под основной предвершинный скальный
взлет. Толя и я сразу отправились вверх для
осмотра пути на завтра. Оказалось, что на самом
деле путь был слишком сложен, везде отвесные
скалы с нависаниями, выступов и зацепок нет или
их очень мало. Поцарапались мы с Толей немного и
поняли, что этот маршрут группа сейчас пройти не
сможет, нужен более серьезный набор снаряжения.
Наутро и вторая двойка, не доверяя первой,
отправилась наверх, и тоже убедилась, что надо
спускаться.
Возвращение было грустным, настроение –
подавленным, и группа разваливалась на глазах,
выходило, что Кропф был где-то прав. Однако,
важный момент, ему неизвестный состоял в том,
что Лев Мышляев затаил глубокую обиду на
капитана за то, что его назначили командиром
вспомогательных и транспортировочных отрядов, в
результате чего Льву пришлось работать внизу,
что он считал менее престижным. Результат
оказался печальным. Толя Овчинников, опасаясь
потерять многолетнюю дружбу со Львом, покинул
группу и ушел в высотники, а Сева вскоре вообще
оставил занятия альпинизмом. Так на будущее от
четверки осталась двойка – Лев и я.
1958 год, снова Центральный Кавказ, альплагерь
Адыл-су. Теперь, по крайней мере, известно,
каков маршрут ожидает нашу маленькую группу.
Снаряжение было готово, все проверено и
испробовано, и мы были готовы к выходу. Но
несхожесть характеров очень скоро проявила себя.
Так, перед самым выходом на маршрут я – любитель
прыжков в воду совершал их в бассейне альплагеря
глубиной всего 1,5 метра . Хитрость заключалась в
том, что нужно было успеть прогнуться в первый
же момент входа в воду, чтобы не зацепить бетон.
Но один раз фокус не удался, и мой породистый
нос проскреб дно, выступила кровь. Лев пришел в
ярость, заявил, что не пойдет со мной, так как я
нарочно прыгал в бассейн. Прыгал же я
действительно нарочно, просто потому, что хотел.
Но рана быстро зажила, отношения наши
восстановились, и мы с коллегами для заброски
небольшого количества продуктов и бензина, и
чтобы познакомиться с путем спуска, траверсом
прошли Ушбу.
Переход через перевал Бечо на север после
траверса Ушбы мы никогда не забудем – от
встречной группы узнали, что при восхождении на
Доттах-Каю в Домбае погибла Лена Мухамедова –
жена нашего друга, тоже мастера спорта по
альпинизму Леши Чернобровкина. Лена –
альпинистка, лыжница, гимнастка; умный,
интересный, обаятельный и душевный человек. Она
была нашим большим другом. Теперь мы просто
обязаны сделать Ушбу, отомстить горам за Лену,
ведь она ждала нашего восхождения, болела за
нас, желала успеха.
Но у двойки возникают новые проблемы. Еще одно
происшествие чуть не прервало наши планы. Перед
самым выходом я отправился в Тырныауз, чтобы
изготовить несколько недостающих крючьев.
Поездка прошла удачно, крючья готовы, но Льва не
оказалось дома, а мне хотелось похвастаться
успехом, и я разложил их на самом видном месте -
на белом свитере Льва на его кровати. Черные
крючья хорошо выделялись на фоне свитера, но
скоро выяснилось, что свитер только что
выстиран, прошел сушку и сейчас вылеживается для
приобретения гладкости. Появился Лев, и крючья
полетели по углам палатки. Взбешенный Лев
уверен, что я опять все это сотворил нарочно,
чтобы сорвать восхождение. Примиряет нас память
о Лене и восхождение совершается.
Один день по знакомому пути мы прошли до верха
контрофорса под вершинную башню – ту, что
остановила четверку в прошлом году, дальше три
дня на скалах башни и день на спуск. Особенно
хороша была ночевка под звездным небом на
зеленой поляне чуть ниже Ушбинсколо Галстука и
Гульского ледника – уже на юге в Грузии, куда
теперь стараниями политиков вход для россиян
закрыт.
А в начале победа могла и не состояться. Первый
карниз преодолевался с нескольких попыток. Во
время одной из них сорвался и пролетел мимо меня
Лев. Полет шел по вертикали метров на 10 ниже
страхующего, тишина, только раздался звон
крючьев, вылетевших при падении, но Лев был
задержан. Прошли секунды, и выяснилось, что он
жив и может двигаться. Лев поднялся под
злополучный карниз, и теперь с его страховкой
карниз взял уже я. Помог в этом крюк, который
перед падением успел забить напарник. Впереди
еще ночевки в гамаках, срывы на карнизах, теперь
на несколько метров падал я, и каждый раз без
травм, спасали карнизы. В конце концов, мы вышли
на вершину.
Свое восхождение, отмеченное Золотыми медалями
чемпионата Союза по классу технически-сложных
восхождений за 1958, год мы со Львом посвятили
памяти Лены Мухамедовой. Но в те годы такие
посвящения не только не приветствовались, но
запрещались, так как Советский альпинизм
объявлялся «безаварийным». Поэтому не появилась
в Ежегоднике альпинизма и заметка об этом
восхождении, – мы отказались передать ее в
редакцию без посвящения, и в этом очерке я, в
какой-то мере, пытаюсь восполнить это упущение.
Сделаю еще одно отступление, связанное с тем,
что многие образцы нашего нового снаряжения, в
том числе и те, что мы передали в свое время
Игорю Ерохину, изготавливались в мастерских у
меня на работе, куда я был распределен после
окончания МВТУ. Образцами этого снаряжения были,
например, малые карабины – крюкоулавливатели,
стремена и лесенки с дюралевыми перекладинами, я
даже испортил домашний дуршлаг для изготовления
альпинистской каски, – тогда ничего такого ни у
нас, ни в России не было.
В студенческие годы времени для занятий
альпинизмом, более менее, хватало, но я боялся,
что после окончания МВТУ в горы с работы легко
уже не отпустят. И вот весной 1952 года я попал
в очень уважаемую «контору», которой руководил,
как и всей атомной программой, Академик Игорь
Васильевич Курчатов – в ЛИПАН. ЛИПАН – это
Лаборатория Измерительных Приборов АН СССР, а на
самом деле это был институт (я и сейчас там
работаю), где велись работы по созданию атомной
и водородной бомбы, энергетических и
транспортных реакторов для подводных лодок и
атомных ледоколов. Тогда все наши отделы имели
вымышленные имена, например, отдел Академика
Кикоина, занимавшийся диффузионными методами
разделения изотопов урана назывался «Отдел
приборов теплового контроля», Теоретический
отдел Академика Леонтовича – БЭП (Бюро
электроприборов) Отдел Академика Арцимовича, где
разрабатывали электромагнитные методы разделения
изотопов был ООП (Отдел оптических приборов), а
первый на материке Европы и Азии уран-графитовый
реактор назывался «Монтажные мастерские» и т.п.
Так наши доблестные чекисты засекречивали
институт и наши работы от супостатов.
Так вот, проработав всего два месяца, в начале
лета иду к своему шефу выпрашивать отпуск, а мой
шеф – это Исаак, так мы все звали нашего
Кикоина. Написал заявление, мол, по Сталинскому
Указу прошу отпустить меня на лето без
сохранения содержания (тогда для инструкторов
альпинизма действовало такое распоряжение,
подписанное, как у нас считалось, Сталиным).
Исаак с удивлением и, думаю, с иронией
спрашивает, что за Указ и почему Сталин? После
ответа он все очень быстро понял и отпустил
меня, несмотря на всякие атомные и термоядерные
проблемы. Оказывается, его родной брат тоже был
альпинистом и тоже инструктором. Вот так мне
повезло с Кикоином, а через много лет на
возглавляемом им Ученом Совете я защитил и
докторскую диссертацию.
Поскольку моя рецензия на рецензию превратилась
в длинный рассказ о прошлом, надо сказать еще
раз о Льве Мышляеве. Все мы, Игорь, Лева, и я,
конечно, не безгрешны (хотя, думаю, это в
меньшей степени относится к Толе Овчинникову).
Так вот, во время наших спасательных работ на
пике Щуровского, за которые отвечал и Ф.А.
Кропф, и о которых я уже упоминал, нужно было не
только найти погибших, но спустить трупы и
обеспечить их транспортировку до машины для
погребения. Обиженный Лев со своими отрядами
оставался внизу, а мы обнаружили тела,
перетащили их по гребню к кулуару с желобом,
удобным для спуска, и на тросах и веревках
спустили мешок с погибшими метров на 300,
отпустив потом его на самокат. К сожалению,
мешок не перескочил бергшрунд и залетел в
20-метровую трещину. Лев со вспомогателями был
рядом и должен был, конечно, немедленно извлечь
тела, но ушел и увел свои отряды, сказав: «Сами
упустили, сами и доставайте!». Нам же
потребовались несколько часов, чтобы пройти по
гребню и спуститься с перевала, так, что, за это
время мешки с погибшими рисковали быть
засыпанными. Меня это касалось больше других,
поскольку, как самого легкого в эту трещину к
телам спускали меня. Не прав был здесь Лев.
Кстати, однажды я участвовал в других
спасательных работах, причем спасали группу как
раз того самого Ф.А. Кропфа, который позже много
помогал нашей команде. Было это в 1946 году,
сразу после окончания войны (это отступление,
обещаю, - последнее). Мой папа Алексей
Степанович получил на работе две путевки в
альплагерь «Молния», но сам не поехал, – не
отпустили с производства, а я оказался в Домбае
и сразу был покорен горами.
Однажды вечером, было уже темно, во время
традиционных танцев под модные тогда фокстрот и
танго, инструктора заметили вспышки света со
склонов Джугутурлучат. Сигналы подавались шесть
раз в минуту, что, как известно, в горах
означает бедствие. Подали ответный сигнал, – три
раза в минуту – зажигали и затаптывали, гася,
газеты. Стало понятно, что четверка сильных
альпинистов (в их числе был и Ф.А. Кропф)
совершая сложный траверс, где-то на спуске
попала в аварию.
Немедленно начались сборы людей на помощь, и
основная группа вышла почти сразу еще ночью.
Приступили к созданию и вспомогательного отряда
для подброски грузов и возможной транспортировки
пострадавших. Построили всех ребят, девчонок не
брали, и прозвучала команда: «Кто хочет
участвовать в спасработах? Шаг вперед!» И все мы
делаем этот шаг. Для нас – новичков все это
выглядело тревожно, таинственно и даже
романтично. Охотников собралось слишком много, и
тогда инструктора стали отбирать нас по ботинкам
– на предмет должного количества на них
триконей. У меня было 3-4 штуки на каждом
ботинке, и это считалось недостаточным. Побежал
к девчатам, благо у меня нога небольшого
размера, и те оперативно снабдили меня парой,
которая по количеству этих подковок устраивала
инструкторов. Так я оказался спасателем.
Вышли утром, и по Ишак-стрит, так называется
подъем по тропе, ведущей в ущелье, подошли к
месту переправы через реку под пиком Инэ.
Занесли сюда продукты, снаряжение, поставили
палатки и разбили промежуточный лагерь. Здесь
через бурную реку Домбай налажена переправа, -
переброшен ствол березы, и рядом натянута
перильная веревка. В этот момент подошел
небольшой отряд (четыре спасателя) из другого
лагеря. Боже мой, какая у них экипировка, загар,
жесты и выправка, какие шляпы – видно, что это
серьезные альпинисты. Чтобы сохранить силы этой
группы, было принято решение направить четырех
наших вспомогателей для подброски их тяжелых
рюкзаков по сначала простому пути. Но желающих
переходить бурную реку по стволу «хилой» березы
кроме меня не оказалось. Уговоры не помогли, и
вот я без рюкзака и без никакой страховки
отправился на ту сторону. Правой рукой
придерживаясь перил, я продвигался вперед и
чувствовал, что вода подо мной бурлит угрожающе.
Зрителей – весь наш отряд. Бревно немного
прогибалось, и брызги захлестывали и ствол, и
девчачьи ботинки. Не доходя полуметра до
большого камня на том берегу, я соскользнул с
бревна ногами вверх по течению. Перильная
веревка, за которую я держался, сразу провисла,
и я провалился в бурный поток. Вода распластала
меня горизонтально, а руки сверху обхватили
бревно. Однако, напор воды на плечи был так
силен, что руки почти сразу ослабли, стали
«ватными», и я почувствовал, что вот-вот отпущу
их. Но великолепные спасатели в шляпах, чьи
рюкзаки я должен был нести, успели схватить меня
за руки. Холод я не ощущал, лежал горизонтально
в потоке воды и постепенно захлебывался. Особых
мыслей о гибели не было, было ясно, что
выбраться из-под бревна вверх против течения
невозможно, и я придумал, – поднял вверх левую
ногу. Надеялся, что они перехватят меня за ноги
и выдернут из-под бревна. Но альпинисты
собрались у моего носа, тянули за руки, но
перебороть течение не могли. Зрители с того
берега видели мою поднятую ногу и орали про нее,
но шум воды заглушал их крики. Я готов был уже
отключиться, но тут ногу, наконец, схватили, я
подал им вторую – правую, «взяли» и ее. Тут же
спасатели отпустили мои руки и, протащив под
бревном, с размаха плюхнули живым на землю.
Благодаря этому происшествию, я в самом начале
своей альпинистской карьеры получил первую
благодарность за спасработы.
Практика приукрашивания маршрутов повсеместна,
что в какой-то мере понятно: намучаешься на
скалах и льду под камнями да в непогоду, и небо
покажется с овчинку. Так и Лев, хотя Золото за
Ушбу нам было почти обеспечено, требовал в
отчете увеличить число забитых шлямбурных
крючьев и ни в коем случае не позволял упоминать
о срывах на маршруте. Я, однако, без согласия
напарника (Лев тогда работал в Рязани и не
всегда появлялся в Москве) подал в судейскую
коллегию бумагу с описанием случаев падений и
задержаний при прохождении стены. Анализируя
сейчас этот поступок, думаю, что это было не от
того, что я такой уж честный, скорее всего мне
просто хотелось поделиться ценным опытом,
рассказать о роли страховки, крючьях, о
чувствах, испытываемых при падении, в своей
бумаге я советовал перед выездом в горы с
гарантией задержания тренировать срывы.
Отдал я эту бумагу председателю судейской
коллегии
Павлу Сергеевичу Рототаеву, а сам
думаю, лишат нас первого мета, не получим мы
Золота, и Лев меня убьет. Но, когда на следующей
неделе я пришел на заседание Федерации, Рототаев
отозвал меня в сторонку, вернул мне мой опус и
сказал, что он не видел этой бумаги. Пришлось
мне ее разорвать, а жаль, сейчас ее было бы
интересно почитать. Вот так поступил
Председатель судейской коллегии Федерации
альпинизма, ее основной законник, которого мы
считали главным бюрократом. На самом деле Павел
Сергеевич также как и мы, любил горы, он написал
про них много книг и по своим понятиям много и
честно работал. Да и Виталий Михайлович Абалаков
много сделал для альпинизма, прошел интересные,
в том числе ставшие классическими, маршруты. Я,
например, помню, что одно время увлекался идеей
ампутации крайних фаланг пальцев рук, чтобы
уменьшить рычаги и облегчить хождение по скалам
(эта мысль пришла по аналогии с отмороженными на
восхождении и укороченными пальцами рук Виталия
Михайловича). Не вина Абалакова, что когда
тщеславная молодежь, в свои оптимальные для
альпинизма годы, стала ходить лучше, ему уже
было за 50.
И еще про Леву и альпинизм вообще. На следующий
после Ушбы год я в горы не поехал, так как
ожидал рождения ребенка, и только через год мы
со Львом снова оказались в горах вместе, но
очень многое изменилось. Мы планировали
интересные маршруты, но вдруг я понял, что не
могу рисковать, у меня теперь есть сын, за
которого я в ответе. Оказывается, мне страшно,
вот уж никогда не думал, что такое может
случиться, столько мы ходили, столько было
опасных ситуаций. А теперь я понимал, что боюсь
и сказал об этом Льву. Раньше страха, как
такового не было, была собранность, тонкое
чувство опасности, осторожность – всегда,
внимание - тоже, но не страх. Таким образом,
начиная с 1960 года, я в горах спортивный
альпинизм прекратил полностью, и только иногда
работал инструктором (а ведь раньше я
альпинистов, которые не хотят выходить на
сложные и опасные маршруты, презирал, а вот себя
в похожей ситуации почему-то не осуждаю).
Вспоминаю, в связи с этим, 1956 год, когда наша
четверка была в Домбае, в часы отдыха мы
обсуждали разное. Оказывается, Сева Григоренко
был племянником адмирала-диссидента Григоренко,
и он много рассказывал нам о нем. Но, конечно,
больше всего мы говорили о горах, обсуждали
разные перспективы, допускали, что если будем
проходить все более сложные маршруты, то
обязательно разобьемся. Однако, пониманиетого,
что смерть не только возможна, но и весьма
вероятна, не мешало продолжать занятия этим
удивительным и замечательным видом спорта.
Надо, видимо, сказать, зачем я все это написал.
Во-первых все началось с рецензии, которая мне
не понравилась, но потом текст ее перерос,
захотелось вообще поделиться мыслями Разные
события, а в альпинизме их очень острых, как
нигде много, оставляют след, складываются в
приобретаемый опыт, оттачивают характер. Но
подробности этих событий часто остаются
неизвестными, и это ведет к ошибочным оценкам.
Чтобы правильно понимать друг друга, зря не
сбиваться на обиды и незаслуженно не упрекать,
нужно быть по возможности более откровенным. При
этом, чем больше будет книг, очерков, рассказов
да и рецензий, тем многограннее, интереснее и
понятнее станут совершаемые поступки, а события
приобретут больший смысл.
Под конец, уже не отвлекаясь на отступления,
приведу важные, как мне кажется, соображения по
поводу критериев, позволяющих обосновывать факт
восхождения или не восхождения на вершину. Эту
проблему, с намеками на возможность более
точного определения этого важного события, также
затрагивает в своей рецензии альпинист Мартынов.
В полемику вступает и Володя Малахов, соавтор
сборника «Победа Игоря Ерохина», по мнению
которого, получается, что лучший критерий
достижения вершины используют иностранцы, а мы,
как всегда, отстаем.
Джон Хант и возглавляемая им экспедиция достигли
выдающегося результата, – покорили высшую точку
планеты – Эверест, и все они стали его
победителями. Но также хорошо известно, что на
вершину вступили только
Хилари и
Тенцинг, и с этими фактами спорить
невозможно. Главное – не надо врать, иностранцы
и не врут, отличаясь в лучшую сторону от многих
из нас. Они подробно описывают, кто подносил и
куда кислород, кто топтал и вырубал ступени, а
кто, если требовалось, сопровождал потерпевших.
Однако, в нашем альпинизме, по крайней мере,
альпинизме тех лет, когда ходил Ерохин,
восхождение и достижение или не достижение
вершины было связано с получением разрядов и
спортивных званий. Поэтому присутствие на
вершине для нас принципиально отличалось, и это
должно быть известно и Мартынову, и Малахову.
Володя Шполянский на подходе к пику Победы,
когда Ерохин приказал ему спускать в базовый
лагерь заболевшего Галустова, почти плакал,
сознавая, что это лишает его вожделенной
вершины. То же переживала и вся уходящая вниз
пятерка. Они, в тот момент и представить себе не
могли, что позже восхождение можно будет
«дооформить».
Приведу еще один пример, касающийся проведения
Советской Гималайской экспедиции 1982 года.
Николай Черный и его группа, наравне
с другими обрабатывала маршрут, в том числе до
высоты почти
8000 м , и вместе со всеми
заслужила почетное звание покорителей Эвереста.
Однако, по ряду причин высшей точки Эвереста
участники этой группы не достигли. Получается,
что Мартынов и Малахов просто не успели в тот
момент подсказать главному тренеру экспедиции
Анатолию Овчинникову, что можно обсудить
ситуацию, опросить мнение участников,
проголосовать и записать Черного в восходители.
Правда, думаю, что Николай Дмитриевич с этим
едва ли бы согласился.
Какие же можно предложить критерии, позволяющие
считать восхождение состоявшимся, несмотря на
недостижение вершины? Что это будет -
отступление из-за непогоды, спуск не доходя
100 метров
до вершины (или 200, или 300 метров в зависимости
от обстоятельств), срыв или болезнь участника,
или просто решение большинством голосов? Думаю,
что как раз в этом вопросе, объективный
показатель установить легко: если зашел, значит
зашел. Предполагаю, что Мартынов и Малахов,
предлагая новые критерии для факта восхождения,
просто хотели оправдать поступок Игоря, и это не
делает им чести. Думаю, что Володя Шполянский,
подписавший отчет о восхождениях 1958 года, в
котором он значился «восходителем» на главную
Победу, сразу после этого, положил эту подпись в
свой «черный ящик».
Кроме подготовки ко взятию вершины, самой
работы по ее достижению, кроме караванов,
вертолетов и самолетов, кроме дисциплины и
тренировок, кроме даже красоты и величия гор,
кроме самих гор есть вещи не менее важные, - они
звучат в заповедях. Нельзя врать, а этому Игорь
своих спортсменов не учил. Хотя эта проблема
висела в воздухе, соавторы сборника «Победа
Игоря Ерохина» ее не коснулись. Исключение
составил Чадеев В.М., который признался: «Я
лично сознательно подписался под этой ложью».
Так через 50 лет после событий уже не юноша, но
доктор наук, профессор гордится, что таким
способом «наказал эту треклятую» Федерацию
альпинизма. Но одновременно он наказал и обманул
своих товарищей –конкурентов по Первенству Союза
в классах траверсов и высотных, или это не так?
Может быть Ерохинцы считали, что их соперники
тоже строчили небылицы, но тогда уже Федерация
не при чем, и состязание превращается в спор
лгунов.
При восхождении на п. Военных Топографов вершины
достигли трое: Ерохин И.А., Белопухов А.К. и
Богачев И.Д., однако, в таблице этого же
сборника в качестве покорителей вершины значатся
8 восходителей? (у Игоря в отчете были все
16…!). Это значит, что последователи Ерохина не
постеснялись снова приписать себе лишние
восхождения, и это очень плохо. На последних
страницах книги «Победа Игоря Ерохина» Малахов
завещает ее детям и внукам, как пример для
подражания, но я думаю, что это качество она
полностью не выполняет. Опасаясь, что не всем
авторам сборника – участникам экспедиции Ерохина
придутся по душе мои замечания, напомню слова
Кости Толстова (МГУ). В начале 50-х годов, когда
альпинисты МВТУ, захватили почти все позиции в
Московском «Буревестнике», он сказал мне: «По
отдельности вы хорошие ребята, а вместе –
банда!». Думаю, что и соавторы сборника тоже
хорошие ребята.
И совсем уже в заключение несколько слов снова
об Игоре. Стиль его работы в альпинизме на
сборах и в альпиниадах, а также на тренировках
перед выездом в горы, несмотря на внешнюю
демократичность, был авторитарным, напоминал
Абалаковский, и это, особенно для больших
коллективов, работающих в горах, оправдано.
Жесткая дисциплина, установленная Игорем,
устраивала большинство участников, так как он
давал ходить, как никто и никогда в СССР, и это
было, конечно, здорово. Однако, некоторые
постепенно начинали пресыщаться командирскими
порядками. Например, Б. Борисов (сайт
http://alp.pn.sinp.msu.ru/borisov/about-alp-msu.html)
в своих «Воспоминаниях и рассказах об
альпинистах МГУ» пишет: «…зимой 58-59 гг. еще до
разоблачений, спортклуб МГУ настаивал на
прекращении совместных мероприятий с МВТУ.
Ребята из секции… говорили, что пора расстаться
с Игорем. Наверное, их не устраивал И. Ерохин,
который своей активностью прямо подминал под
себя. Создавалось впечатление, что МГУ
используют. И было принято решение, еще до
скандала с траверсом Победы, в 1959 году
провести самостоятельное мероприятие».
Несмотря на историю на Победе Игорь Ерохин, тем
более что его экспедиция по замыслу, организации
и исполнению была событием выдающимся, не
опустил руки. Он не собирался мириться с
обстоятельствами, тем более, что основная его
цель была – Эверест. Игорь был умным человеком,
хорошо понимал, что траверс массива Домбая для
тренированной группы большой сложности даже
зимой не представлял, а авторитет после Победы
надо было срочно восстанавливать. И вот
расслабился, дав тем самым новую пищу
недоброжелателям. Очень жаль Игоря.
«Вот такая картина маслом». |
