ВПЕРВЫЕ НА ЭВЕРЕСТ БЕЗ КИСЛОРОДА В 1978
По материалам книги Петера Хабелера «Победа
на Эвересте», Мюнхен, 1978
(Перевод – Терентьевой Л.И., 1994)
Мы, то есть
Райнхольд Месснер и я – Петер
Хабелер, хотели отважиться на кажущееся
невозможным – первовосхождение на вершину
Эверест собственными силами, без искусственного
кислорода.
Почти никто из тех, с кем мы говорили за
прошедшие 2,5 года о нашей фантастической цели
«Эверест честным путем без вспомогательного
кислорода», не поддерживал нас в нашем решении.
Наоборот, почти каждый, будь то альпинист,
физиолог-высотник или врач, настоятельно
отговаривали: «Это невозможно. Или вы совсем не
подниметесь, или же вы больше не спуститесь.
Если же Вам повезет, вы вернётесь назад
заговаривающимися идиотами. Недостаток кислорода
на этой высоте заставляет погибать клетки мозга
уже через несколько минут. И как раз
преимущественно те, которые ответственны за
поддержание высших человеческих функций: сначала
нарушается память, затем центр речи и, наконец,
человек теряет зрение и слух. Эверест без
кислорода – самоубийство».
Опыты в барокамерах показали: начиная примерно с
высоты 8000 метров, угасает способность
контролировать мысли и действия. В течение
короткого времени наступает бессознательное
состояние. На горе это означает верную смерть.
Все большие победы над вершинами высотой более
8000 м были достигнуты с помощью искусственного
кислорода: Нанга Парбат, К-2, Лхоцзе.
Существовал только один антиаргумент: уже в 1924
году попытались англичане Нортон, Мэллори и
Ирвин, несмотря на примитивное снаряжение,
штурмовать Эверест. Перед этим Нортон,
руководитель экспедиции, достиг высоты, примерно
8600 метров без каких-либо явных повреждений.
Когда мы ссылались на этот фактор, нам тотчас же
возражали: «А что стало с Мэллори и Ирвином. Они
исчезли при штурме вершины и никто их больше не
видел. Они погибли на Эвересте, независимо от
того, достигли они вершины перед своей смертью
или нет».
Наше восхождение на Эверест будет, конечно,
ничем иным, как легкомысленным мальчишеским
приключением.
Эверест - Лходзе - Макалу
Как раз потому, что наше мероприятие у 95% всех
посвящённых уже с самого начала считалось
обречённым на провал. На этот раз мы готовились,
по возможности, более основательно, чем в
предыдущих экспедициях. При этом уже в первой
фазе подготовки нам стало ясно, что мы должны
быть отлично подготовлены не только технически и
физически. Важнейшим для нас должно быть также
душевное терпение, наша психическая выдержка.
Лорд Хант, руководитель успешной экспедиции
Хиллари, выразил это следующим образом: «Эверест
подвергает альпиниста, неслыханным эмоциональным
нагрузкам. Эти нагрузки можно победить только
непреклонной решительностью и железной волей».
Хант Джон
Это должна быть борьба в одиночку. Не только с
жуткой горой и её неизвестными опасностями, не
только с физическим истощением, арктическим
холодом, ураганом, снегом и недостатком воздуха,
с коварной высотной болезнью, собственной
«внутренней подлостью» и ужасной уверенностью,
что если что-то случится там наверху, нет
никакой возможности спасения, также, как и с
мучительным залогом удивительного неверия,
которое проявили по отношению к нам друзья,
завистники и враги.
Победа с помощью техники для нас – не победа.
Как можно действительно испытать человеческую
работоспособность, если по настоящему не
растратишь себя до конца?
Райнхольд Месснер и я пришли к одному и тому же
пониманию каждый своим путём. Это причина,
почему мы нашли друг друга и почему мы составили
неделимую спортивную связку. Мы – не друзья в
общепринятом смысле этого слова, «кореша»,
которые всегда держатся вместе. Очень редко мы
говорим о личном. Вне нашей профессии мы почти
не встречаемся. Тренируемся мы также чаще всего
по отдельности. И всё же, вероятно, во всей
истории альпинизма навряд ли есть и существуют
два человека, которые так совершенно подходили
бы друг другу. Мы понимаем друг друга без слов.
Интуитивно каждый знает, что будет делать
другой, каждый может в любой ситуации на сто
процентов положиться на другого. Это почти
граничит с метафизикой.
Мы говорили лишь, что хотим предпринять
«попытку» взойти на Эверест без кислорода, что
мы сразу откажемся от нашего замысла, если
попытка окажется невозможной. Мы же хотели
победы любой ценой. Ни ценой нашей жизни, ни
ценой нашего умственного и физического здоровья…
Альпинизм на экстремальных высотах не имеет
ничего общего с нормальным альпинизмом вообще.
Там наверху каждый час превращается в мучение, а
каждое движение – в тяжелую работу. На большой
высоте становишься настолько беспредельно
усталым, что вообще можешь поддерживать себя
только чрезвычайным напряжением воли… на
абсолютной границе физической и моральной
работоспособности существует ещё прирост сил,
который кажется появляется из самых глубин души
и делает невозможное всё же возможным.
…
Уже в день прибытия в базовый лагерь товарищи
из передовой группы рассказали нам: «В этом году
очень мало снега. Повсюду чистый лед. Будет
очень тяжело».
30 и 31 марта мы ожесточенно и молча продолжали
работать, забивая фирновые, вворачивая ледовые
винтовые крючья, натягивая веревки, прокладывая
лестницы, а вечером, словно мертвые падали в
палатку. Несмотря на большое физической
напряжение, я не мог хорошо спать в эти ночи.
Меня мучили головные боли, я метался и потел, и
утро приходило словно избавление. Оптимизм
остальных, которые действительно всё
предполагали достичь вершины без особых
трудностей, удивлял меня всё больше и больше.
Насколько мне известно, ещё не существовало
экспедиции, в которой бы все участники могли
точно рассчитывать подняться на самую вершину
Эвереста. Будет считаться уже успехом, если
вообще одна связка уверенно зайдёт на вершину и
спустится вновь так же безопасно вниз. Погода
оставалась хорошей. Не было ни бури, ни больших
лавин, а днём солнце так палило над лагерем, что
мы сняли теплые пуховые вещи. Райнхольд Месснер
был, как и я, не так оптимистичен. В нас обоих
ещё крепко сидел страх от южной стены
Дхаулагири, где буря и постоянный сход лавин
вконец измотали нас и заставили повернуть назад.
Точно также мы не забыли лишений на Хидден пике,
где мы ожесточенно боролись за вершину и где
смертельное изнеможение охватило нас до такой
степени, что мы не раз намеревались отказаться
от замысла и повернуть обратно.
1 апреля Райнхольд и я преодолели ледовый
лабиринт. Радостные стояли мы перед Долиной
Молчаний. Справа громоздились обледенелые склоны
могучего Нуптзе, слева – западное плечо
Эвереста, с которого свисали огромные ледяные
балконы, грозившие обвалиться в любой момент.
Вся долина представлялась пустыней из снега и
льда, угрожающей постоянными лавинами и ледовыми
обвалами.
Эверест, Кхумбу, ледопад
Нам предстояла одна из самых страшных ночей,
пережитых мною. Гора начала обороняться от
пришельцев.
Мы успели во время поставить палатку. Пурга
превратилась в ураган: он бушевал и выл, и мы с
трудом могли понимать друг друга. Словно
затравленные мы расчищали свободную площадку.
Ветер буквально вырывал ткань палатки из наших
рук. С большим трудом нам удалось поставить
стойки и закрепить палатку… Всё же ночь
окончилась. С рассветом пурга немного стихла, и
я торопился с возвращением. Это было 3 апреля, в
пять часов утра. Мы были настолько ослаблены
двумя бессонными ночами и холодом, что скорее
плелись, чем шли. На обратный путь к лагерю №1,
который позднее мы проходили ровно за 2 часа, на
этот раз нам потребовалось почти вдвое больше
времени. Высота, пурга, холод и усилие,
необходимое на прокладывание пути по глубокому
снегу израсходовали мои силы, которыми я
гордился всего несколько дней назад. Оглянувшись
назад я увидел среди неожиданно разорвавшихся
облаков Эверест. Длинный снежный флаг развевался
на его вершине, словно в насмешку или на
прощание.
Если бы кто-нибудь сказал мне в этот час, что
скоро я буду подниматься вновь, что подвергнусь
ещё большим лишениям, и вновь буду подниматься,
пока не буду стоять наверху, я счел бы его
сумасшедшим.
Лагерь №2 превратился в радостный палаточный
город в снегу и служил отныне вторым базовым
лагерем для штурмовых команд.
Райнхольд и я – в одной связке, отправились в
путь 10 апреля, уже давно было пора покинуть
лагерь.
После нескольких дней бездеятельного сидения в
лагере мы были полны нетерпения. Нам нужно было
стать активными, нужно было что-то делать. Я
чувствовал себя в великолепной форме. Мы прошли
вверх до лагеря 2 и 11 апреля были уже на стене
Лхоцзе. Мы вновь вступали в область целины, так
как до сих пор до нашей команды никто ещё не был
здесь наверху. Наша задача – отыскать хорошую
безопасную площадку для лагеря, поставить первые
палатки и навесить перила на пути к лагерю. Мы
навесили перила. Это был дьявольски тяжелый труд
на чистом стеклянном льду. Мы могли продвигаться
вперед только на передних зубьях кошек. Ветер
сдул весь снежный покров; вперед продвигались
очень медленно.
Мы приняли решение пройти традиционную площадку
для лагеря 3 на склоне Лхоцзе, поскольку она
казалась нам слишком лавиноопасной. Но у нас не
хватало веревок, чтобы закрепить перила на все
пути до места обычного лагеря 4 на высоте 7200
м. Я спустился вниз, после того как на высоте
7000 м мы израсходовали всю веревку, в то время
как Райнхольд с двумя шерпами поднялся ещё на
200 м, чтобы разведать путь.
Итак, мы остались в лагере №2, это было 13
апреля. Райнхольд с двумя шерпами продвинулся до
высоты 7800 м. Я же спустился в базовый лагерь.
Позже, 15 апреля, Райнхольд также вернулся. В то
время как Роберт Шауер с двумя шерпами продолжал
работать наверху. 17 апреля он достиг женевских
скал на высоте 8000 м. Женевские скалы – могучий
скальный контрфорс, разделяющий склон Лхоцзе и
южную седловину
В своем дневнике я записал: «18 и 19 апреля
пурга и сильный снегопад». Погода снова
ухудшилась. Работа по организации страховки (по
обработке пути) приостановлена и изможденные
люди вернулись в базовый лагерь, но 20 апреля
буря стихла, прорвалось солнце и погода обещала
быть снова прекрасной
Сразу после завтрака я отозвал Райнхольда в
сторону: «Как ты считаешь – следует ли нам
отважиться на первую попытку?» – «Почему бы
нет?» – последовал его ответ. «В конце концов,
мы имели право на первый штурм вершины».
Это право означает также известное
обязательство, поскольку остальная команда
относилась к этому естественно с пристрастием и
хотела также подниматься наверх. Любое
промедление с нашей стороны задержало бы все
предприятие. Когда мы сообщили о нашем решении
всем, мы встретили единодушное одобрение...
Исходя из опыта, связка-двойка лучше всего
оправдала себя при штурме вершины.
21 апреля мы оставили базовый лагерь и поднялись
в сопровождении трех шерпов в лагерь №1. Мы шли
не спеша, не надрываясь, чтобы по возможности
лучше привыкнуть к высоте.
В моем дневнике запись: «От базового лагеря до
лагеря 1 – около 2-х часов». И добавка:
«Самочувствие очень хорошее». На следующий день
мы дошли не спеша до лагеря 2 и провели там
очень холодную, но спокойную ночь. 23 апреля мы
поднялись по склону Лхоцзе, который между тем
был полностью обеспечен необходимой страховкой,
в лагерь №3. Я чувствовал себя великолепно.
Вечером я был голоден. Я вытащил банку сардин в
масле и съел её за один приём. Через некоторое
время почувствовал легкую тошноту и чувство
тяжести в области желудка. Вначале я не обратил
на это никакого внимания, относя эти недомогания
на влияние высоты. Все же мы находились по ту
сторону границы в 7000 метров! Моё состояние
ухудшалось все больше и больше. У меня выступил
холодный пот, под языком собиралась слюна; я
вынужден был выйти из палатки, так как меня
рвало.
Меня словно вывернуло всего наружу. Желудок и
глотка горели огнем. Стало ясно, что у меня было
сильное пищевое отравление. Когда из меня вышла
вся горькая желчь, я заполз ослабевший до смерти
в спальный мешок. Я знал: на этот раз я не
достигну вершины.
На этот раз, а может быть, - вообще никогда.
Высота, тошнота, боль, потеря жидкости и
напряжение во время рвоты – само по себе уже
смертельная опасность. Идти дальше без кислорода
было бы чистым безумием. И ко всему прочему к
утру поднялась пурга.
«Мои дела плохи, Райнхольд», – сказал я –
«Вероятно, я испортил желудок сардинами в масле.
Я не смогу идти. И ты тоже возвращайся. Погода
будет плохой. Пурга. Слишком опасно».
Я думаю, он был очень разочарован, но не сказал
ничего. Достичь вершины один он не сможет. Но и
спускаться он тоже не хотел. Поэтому он хотел
дойти до южной седловины и там, на высоте 8000
м., соорудить лагерь №4.
Итак, он отправился с двумя шерпами. У него было
с собой две палатки, два примуса, один газовый
баллон, прочее снаряжение и продукты питания. Я
чувствовал себя скверно, но хотел непременно
спуститься из-за плохой погоды с тем, чтобы
дождаться Райнхольда в базовом лагере. Наша
первая попытка восхождения на вершину потерпела
неудачу. Теперь попытаются сделать это другие.
Мы оба были на волосок от гибели, разделившись в
этот день. Поднявшаяся пурга закручивала снег, и
вскоре три фигуры исчезли из поля зрения.
После этого я начал спускаться. С каждым шагом я
становился слабее. Изнуренный я то и дело
опирался на ледоруб и отдыхал несколько секунд,
прежде чем продолжить спуск по желтым веревочным
перилам. Я чувствовал, что если я не буду
спешить, то у меня не хватит сил дойти в
спасительный лагерь.
Появился туман, такой густой, что когда я
добрался до подножья склона Лхоцзе, где
заканчивались перила, то ориентировался с
трудом.
В непробиваемой снежной пурге я потерял
ориентацию, не зная куда идти: влево или
вправо... Наконец я встретил один из
маркировочных флажков и, спустя примерно час,
прибыл в лагерь №2.
Когда я, спотыкаясь, один подходил к лагерю, у
моих товарищей были испуганные лица.
Должно быть, я выглядел ужасно. А что стало с
Райнхольдом? Я не знал этого. Но было ясно, что
он и два шерпа боролись за жизнь там, наверху,
на южной седловине.
……
27 апреля в базовый лагерь, шатаясь, пришел
древний бородатый мужчина, сопровождаемый двумя
мальчиками с лицами стариков. Райнхольд Месснер
и два его шерпа. Две ужасные ночи без кислорода
на высоте свыше 8000 метров оставили на них
следы. Шерпы были скорее мумиями, чем живыми, в
то время как Райнхольд Месснер, который двигался
все время в замедленном темпе, мог ещё сообщить,
что произошло. Он говорил при этом очень
медленно, и его голос звучал словно издалека.
Они продвинулись до южной седловины, до площадки
предусмотренной для лагеря 4.
Но уже на пути их полностью захватила буря. С
невероятными усилиями Райнхольду и двум шерпам
все же удалось кое-как поставить палатку.
Однако, после этого у них уже не было сил. Шерпы
были полностью апатичны, они считали, что умрут.
Райнхольд попытался поддержать их дух, хотя сам
устал до невозможности. Но он единственный знал,
что если они заснут, то умрут от переохлаждения.
Когда неожиданно с громким треском порывом
урагана разорвало палатку, их положение стало
почти безнадежным. И все же Райнхольду удалось
на время заштопать палатку. Он вскипятил чай и
вливал его в шерпов, которые в паническом страхе
залезли в спальные мешки и больше не двигались.
Он сам также выпил, сколько мог, горячего
напитка. У них было ограниченное количество
продуктов и их ни в коем случае не хватило бы
для длительного пребывания. У них не было с
собой и искусственного кислорода… Райнхольд и
двое сопровождающих его провели в лагере 4 две
ночи и один день. Большую часть времени
Райнхольд потратил на то, чтобы помещать заснуть
обоим шерпам. Он ворчал на них, угрожал и ругал,
и вновь расталкивал и будил их.
Как будет дальше? Райнхольд до смерти изнурён. Я
все еще не полностью пришел в себя, хотя 27
апреля мне было уже значительно лучше.
Мы оставались в лагере до 1 мая, позволили себе
окончательно придти в себя и, наконец, стали в
такой фантастической форме, с какой не были на
протяжении всей этой экспедиции. Полагаю, только
сейчас я был по-настоящему акклиматизирован. Это
относились и к Райнхольду, который буквально
расцветал с каждым часом. Погода была
великолепной и для нас обоих было ясно: сейчас
или никогда.
2 мая мы были вторично готовы к штурму вершины.
На этот раз мы должны это сделать; в случае
второго провала у нас не будет ни моральных, ни
физических сил, чтобы предпринять третью
попытку. Но и на этот раз мы были осторожны в
наших предсказаниях при прощании с лагерем. Мы
никогда не утверждали: «Мы покорим Эверест без
кислорода». Самое большее мы говорили: «Мы хотим
попробовать», что для Райнхольда означало не
меньше, как: «В любом случае я попытаюсь идти до
границы возможного».
В одном мы были очень определенны и постоянно
подчеркивали это: « Ни в коем случае мы не
пойдем на Эверест с кислородом. Если будет
невозможно идти дальше без дыхательной маски, мы
повернем назад. Мы откажемся». Это было нашей
философией, и эту точку зрения мы уяснили раз и
навсегда. Для других и для себя.
Мы поднимались без отдыха, оставив позади лагерь
№1, и сразу же пошли вверх к лагерю 2. В этот
день было жарко. В тени палатки мы измерили
температуру – плюс 42 градуса. Воздух не
шелохнется. На вершине также было безветренно,
что способствовало победе команды Найрца.
В лагере 2 мы услышали по рации сообщение Найрца
об успехе. Перекрывающие друг друга голоса
врывались в микрофон. И мы в ответ заорали,
перебивая друг друга, и до безумия радовались
вместе с ними.
Мы радовались за них и за нас, поскольку
идеальные погодные условия равным образом
обещали нам удачу.
Мы в нормальном темпе, не торопясь, поднимемся в
лагерь №3. Эрик Джонс хотел бы пойти с нами. Он
хочет поснимать для кино. Возьмём двух шерпов.
Они должны будут нести кое-что из нашего
снаряжения и, возможно, помогут пробивать
ступени на пути от лагеря 3 к лагерю 4».
6 мая за 4 часа мы поднялись в лагерь №3. Путь
был дальний и крутой, но он был уже знаком нам.
Мы шли совершенно не напрягаясь, и я отбросил
далеко все сомнения. Как-нибудь, думал я,
пройдем.
Путь к лагерю 3 был с давних пор своего рода
пробным камнем. Мы потратили на подъём всего
четыре часа; такое время не было достигнуто
никем из наших спутников даже приближенно. Эрик
Джонс, шедший также с нами был в пути восемь
часов.
Хорошее предзнаменование. Мы чувствовали, что на
этот раз нам может повезти. Мы ели суп и пили
громадное количество чая. Выпили, так сказать, в
запас, так как чем выше мы заберёмся, тем
труднее будет растопить достаточное количество
снега на примусах. Впрочем, делать было почти
нечего и говорить тоже почти ни о чём.
Единственная забота – как можно больше спать.
Райнхольд и я, оба взяли с собой снотворные
средства: Райнхольд – свой привычный «Магадан»,
я, как обычно, «Валиум».
Вместе с Эриком Джонсом очень рано утром 7 мая
мы оставили лагерь №3 и отправились на
утомительный участок подъема через южную
седловину к лагерю 4. С безоблачного неба сияло
солнце, и мы чувствовали себя ещё бодрыми и
сильными.
Ночной ветер намёл высокие сугробы снега и мы
шли, проваливаясь выше колен. При этом нам,
прежде всего, помогал наш любимец шерп – Тати.
Эрика Джонса мы вскоре потеряли из виду. Он
продвигался со своей камерой далеко не так
быстро. И мы также начали постепенно ощущать
высоту. Не удивительно, тем временем мы перешли
границу 8000 метров. Усталость переходила на
ноги и делала их тяжелыми, как свинец. Дыхание
было коротким и поверхностным и было такое
чувство, что вообще не продвигаешься вперёд.
И на этот раз мы сделали своё дело через четыре
часа. Мы прилично выдохлись, когда показался
лагерь на южной седловине. Ожидая Эрика,
вскипятили чай. Но Эрик не появлялся. Он либо не
очень спешил, либо повернул назад. Прошло 2
часа… Три… О нём всё ещё ничего не известно. Мы
начали серьезно беспокоиться. В конце концов он
шел, как и мы, без кислорода. Надеемся, что он
не заработал коллапс.
Однако Эрик, вел себя как настоящий англичанин.
Он появился ровно в 5 часов (время традиционного
английского чаепития) изнурённый – упал и
выдохнул: «Пожалуйста, чаю!». Он затратил на это
расстояние восемь с половиной часов. Он был
смертельно измотан и, несмотря на это, был
склонен к шуткам. В пути его соблазнила женщина
– йети, утверждал он, не моргнув глазом. Но
потом он всё же сознался, что порою думал, что
уже не дойдет наверх до нас.
Было ясно одно: связка – тройка с ним очень
обременит наше восхождение. Мы не можем
позволить себе тратить так много времени, не
подвергая себя опасности. Эрик сознавал это и
отказался от предложения использовать два
кислородных баллона, которые были занесены на
южную седловину для нас. Это было бы для него не
достаточно спортивно. Лучше он останется в
лагере и снимет для кино только наш уход и
возвращение.
Ночь была холодной. Несмотря на тройные
спальники, у нас сильно мерзли руки и ноги. Мы
прижались как можно плотнее друг к другу. Я
снова задавал себе вопрос, как собственно смог
Райнхольд выдержать две ураганные ночи здесь
вверху без последствия для здоровья.
О сне нечего было и думать, и в 3 часа утра
Райнхольд был уже занят приготовлением чая. Мы
хотели принять еще три-четыре литра жидкости. Но
он потратил бесконечно много времени, пока
превратил нужное количество снега в чай.
Между тем было уже полшестого. Мы собрались и
одели кошки в палатке; затем вышли наружу. Это
было 8 мая 1978 года. Сегодня мы хотели либо
сделать вершину, либо отказаться от неё
навсегда, ибо при любых обстоятельствах мы
хотели избежать ещё одной ночевки между южной
седловиной и главной вершиной в отличие от
других. Итак, мы должны будем преодолеть
недостающие 848 метров по высоте единым огромным
усилием.
По крайней мере, у нас есть одно преимущество.
Нам не нужно беспокоиться, хватит ли кислорода.
Однако, одновременно я должен был удивляться
собственной глупости. Уже уходя, я почувствовал,
как начинаю страдать от высоты. Я стал
медлительным, а мои ноги свинцовыми, и у меня не
было абсолютно никакого воодушевления. Если всё
это обострится, то я не дойду даже до южной
вершины.
Я целиком и полностью сконцентрировался на
восхождении, регистрируя каждый свой шаг, и
пытался распределить свои силы и использовать их
экономно.
О возвышенных помыслах или чувствах не могло
быть и речи. Мой кругозор был очень узким,
ограничивался самым необходимым. Я видел только
свои ноги, только следующие предстоящие шаги и
зацепки и двигался, словно автомат. Я полностью
отключился и думал только о следующих пяти
метрах впереди меня. Я думал не об Эвересте, не
о нашей цели. Было важно только то, что я
оставил позади эти пять метров. Больше ничего.
Если же я и думал о чём-то другом, так это о
том, как охотно бы пошел отсюда вниз. Мне всё
больше не хватало воздуха. Я был близок к
удушью. Я вспоминаю ещё, что единственное слово
проносилось в голове в такт моим шагам: «Вперед,
вперед, вперед…». Словно тибетское заклинание. Я
переставлял ноги механически.
……
В этой первой фазе восхождения Райнхольд получил
небольшое преимущество. В то время как я был
занят тем, что будил Эрика Джонса, мой партнер
уже вышел вперед. До южной вершины мы хотели
идти не связываясь. Для самого верхнего участка
Райнхольд нёс на своём рюкзаке 15 метровый конец
веревки. У меня была камера, запасная одежда для
переодевания, очки, а также кое-что из еды.
Я увидел Райнхольда незадолго до начала крутого
взлета, ведущего вверх к юго-восточному гребню.
Он сидел на скальной площадке и смотрел мне
навстречу. Отсюда мы прокладывали следы, сменяя
друг друга. Склон, на котором мы находились, был
настолько заметен снежными завалами, что мы
погружались выше колен. К тому же появился
туман, настолько плотный, что мы боялись
потерять друг друга из виду… Иногда я
останавливался, вбивал ледоруб в снег, опирался
на него четверть или полминуты, жадно хватал
воздух, словно рыба на суше, и пытался
отдохнуть. После этого я ясно почувствовал, как
мои мускулы наливаются с новой силой и я мог
пройти ещё десять или двадцать шагов.
Странным образом, после того, как я преодолел
несколько сот метров по высоте, я уже не ощущал
вялость. Наоборот, было как-то легче идти. Может
быть причина в том, что мы всё же несколько
лучше привыкли к этой трудно представляемой
высоте.
Естественно, переход по глубокому снегу пожирал
невероятно много сил. Поэтому там, где была
возможность, мы переходили на обледенелые скалы,
где ветер сдул снежный покров. Хотя лезть по
обледенелым скалам технически было сложнее, чем
пробивать ступени в глубоком снегу, нам давалось
это легче. Мы настолько вынуждены были
концентрироваться на каждом шаге, каждой
зацепке, что у нас не оставалось времени думать
об утомлении.
Через четыре часа, около половины десятого мы
стояли перед палатками лагеря 5 на высоте 8500
метров. До этой высоты дошли также Мэллори и
Ирвин, также как и мы, без кислорода. Отныне мы
вступали на абсолютную целину. Мы были полностью
предоставлены самим себе. Если с нами что-нибудь
произойдёт, то никакая спасательная группа не
сможет подойти, чтобы помочь нам, ни один
вертолёт, ничто. Самый незначительный инцидент
означает верную смерть.
Райнхольд и я часто говорили о том, что в этой
последней базе будет невозможно, оказать друг
другу взаимную помощь, если что-то случится.
Хотя мы были невероятно близки друг другу, и
составляли неразрывное целое, всё же мы были
единодушны: если один из нас попадет в беду,
другой должен непременно попытаться, не взирая
ни на что, спасать себя. Незначительных
оставшихся сил, навряд ли хватит для самого
себя; любая попытка спасения или оказания помощи
другому была заранее обречена на провал.
Я сидел перед маленькой палаткой, которая со
стороны горы была вдавлена в снег, а в это время
Райнхольд отчаянно пытался разжечь примус в
палатке, чтобы приготовить чай. Я прижался к
стенке палатки, чтобы отдохнуть в месте,
защищенном от ветра, и пристально смотрел в
туман. Иногда на какое-то мгновенье стена тумана
разрывалась, и далеко под собой я видел долину
Молчания, я видел Лхоцзе и вновь смотрел вверх к
южной вершине, где огромный снежный флаг,
указывал на то, что там вверху господствовал
намного более сильный ветер, чем у нас в лагере
5.
Погода несомненно ухудшится. Период хорошей
погоды заканчивался. Возможно вместе с ним
заканчивалась и наша попытка восхождения на
вершину, и наша экспедиция на Эверест срывалась
раз и навсегда. Ибо я чётко чувствовал, второй
раз я не поднимусь сюда. Уже сейчас у меня было
огромное желание повернуть назад. Организация
бивака здесь в лагере 5, в ожидании возможно
лучшей погоды совсем исключалось. Тогда мы,
вероятно вообще не смогли бы выйти из палатки. И
ни в коем случае у нас уже не будет физических
или духовных сил, идти дальше вперед. Нашей
энергии самое большое хватит на спуск.
Продолжение восхождения в таких условиях было
бы, возможно, также «дорогой без возврата».
Конечно ни у Райнхольда, ни у меня не было
времени думать об этих опасностях. Стремление
идти дальше преобладало над всем, оно победило
желание повернуть обратно или, по крайней мере,
заснуть. Во всяком случае, мы хотели идти дальше
вверх, хотя бы до южной вершины, высотой 8720
метров. Покорение южной вершины без кислорода
было бы также грандиозным успехом. Оно явилось
бы доказательством, что когда-то станет
возможным добраться и до главной вершины только
за счет человеческой силы. Мои размышления
продолжались ровно полчаса, пока Райнхольд
готовил чай. Мои соображения были и его
соображениями. Мы без слов обменялись ими и были
едины в том, чтобы продолжить штурм вершины. Мы
вновь отправились в путь. Хорошую помощь в
смысле ориентации нам оказали следы от
предыдущих восходителей, которые можно было ещё
видеть на снегу.
Облака набегали с юго-запада из угла плохой
погоды Гималаев. Мы ещё больше должны были
спешить, так как это не предвещало ничего
хорошего. Мы находились в нижнем пределе потока
неистового ветра скоростью 200 километров в час…
Райнхольд и я фотографировали и снимали при
первой возможности. При этом мы должны были
снимать наши солнцезащитные очки и верхние
рукавицы. С каждым разом становилось труднее
снова натягивать рукавицы. Но последствием их
отсутствия явилось бы быстрое отмирание и
обморожение рук.
Поскольку дальнейшее движение по глубокому снегу
было уже невозможно, мы свернули влево на
юго-восточный гребень. Стена обрывалась здесь на
юго-запад на 2000 метров. Неверный шаг и мы
упадем вниз в долину Молчания. Свободное лазание
на грани жизни на разрушенных скалах без веревки
требовало исключительной собранности. Райнхольд
шел рядом. До южной вершины я шел первым.
Совершенно незаметно мы прошли через облака и
вдруг оказались на предвершине горы, так
сказать, на последней станции перед нашей целью,
и в этот момент ураган со всей силой обрушился
на нас.
Наши физические резервы были израсходованы. Мы
были настолько выкачены, что у нас почти не было
уже сил пройти за один раз пять шагов. Мы должны
были останавливаться снова и снова. Но ничто на
свете не могло нас теперь удержать.
Мы связались друг с другом, поскольку на
вершинном гребне были большие карнизы, как уже
описывал Хиллари, правда в случае опасности
веревка не помогла бы нам.
Мы тащились вперёд в темпе червяка, доверившись
только своему инстинкту. Солнце блестело на
снегу, и воздух над вершиной был такой
интенсивной голубизны, что казался черным. Мы
были совсем рядом с небом. И мы своими
собственными силами поднялись сюда, сюда к месту
пребывания богов.
Движением руки Райнхольд показал мне, что теперь
он хочет идти впереди. Он хотел заснять, как я
буду подниматься по гребню, а подо мной бушующее
море облаков.
Он должен был снять очки, чтобы лучше установить
камеру. Я заметил, что его глаза выглядели
воспаленными. Но я не придал этому значения,
также как и он. На высоте 8700 метров, не выше,
мы, очевидно, достигли такой точки, где отказали
нормальные функции мозга или, по крайней мере,
сильно ограничились
Несмотря на эйфорию, физически я совершенно
выбился из сил. Я шел уже не по собственной
воле, а чисто механически, словно автомат. Я уже
не осознавал сам себя и мне казалось, что здесь
вместо меня идёт совсем другой человек. Этот
другой дошел до ступени Хиллари, того очень
опасного взлёта на гребне, поднимался и тащился
выше, по ступеням, выбитым предшественниками.
Он ступил одной ногой в Тибет, а другой – в
Непал. Слева – отвес в 2000 метров в сторону
Непала, а справа – на 4000 метров – в Китай. Мы
были одни – друг и я. Райнхольд, хотя и
связанный со мной коротким куском веревки,
больше не существовал.
И тогда я начал молиться: «Господи, позволь мне
невредимому дойти до вершины. Дай мне силы
остаться в живых. Не дай мне пропасть здесь
наверху». Я полз на коленях и локтях дальше и
невероятно молился, как никогда прежде в своей
жизни. Это словно было разговором с глазу на
глаз наедине с высшим существом. И вновь я
увидел себя ползущим дальше, ниже меня, рядом со
мной, выше и выше. Он двигал меня на высоту. А
затем я вдруг снова стоял на своих ногах. Я
очнулся. Я стоял на вершине.
Это было в 18:15 8 мая 1978 года. И здесь снова
был рядом Райнхольд, его камера и трёхногий
китайский топографический знак.
Мы пришли. Мы бросились друг другу на шею,
всхлипывая и заикаясь, что-то лепетали и не
могли успокоиться. Слёзы текли из-под очков по
бороде. Мы вновь и вновь обнимались, прижимая
друг друга и снова бросались друг другу на шею,
смеясь и плача одновременно. Мы были спасены и
освобождены. Избавлены от нечеловеческого
принуждения подниматься дальше.
После слёз и освобождения пришли пустота,
печаль, разочарование. Что-то было отнято у
меня, что-то, что было для меня очень важным.
Что-то, что наполняло меня, было пройденным, и я
был изнурен и пуст.
Никакого чувства триумфа или победы. Я смотрел
на окружающие горные вершины: Лхоцзе, Чо-Ойю.
Панорама Тибета была закрыта облаками. Я знал,
что стою теперь на самой высшей точке земли. Но
мне было это безразлично. Теперь я хотел только
одного: назад, назад в тот мир, из которого
пришел. Насколько можно быстрее. Я отрезал от
веревки, которой я все ещё был связан с
Райнхольдом, конец длиной в 1 метр и прочно
закрепил на китайском топографическом знаке, в
качестве доказательства того, что мы были здесь
наверху.
Спуск не представлял собой ничего героического,
в такой же степени, как и подъем. На пути вверх
мной руководила сила, которую я не могу
определить, а вниз я бежал, гонимый властью,
которую я очень хорошо могу описать: это было
чистая воля выжить. В одно мгновение я оставил
за собой ступень Хиллари, пересек вершинный
гребень и начал взбираться на контрвзлёт перед
южной вершиной.
И здесь произошло то, с чем я уже был знаком по
опыту прежних экспедиций: на спуске почти
невозможно преодолеть даже незначительный взлет.
«Сил больше нет» – подумал я, опускаясь в снег
перед южной вершиной. Я поз вверх буквально на
четвереньках. Я достиг южной вершины, обернулся
и увидел Райнхольда, который как раз прошел
ступень Хиллари. На южной вершине я решил
спуститься не по обычному пути через
юго-восточный гребень, а «съехать», как это
называется на языке специалистов по восточному
склону. Я сел на снег и просто заскользил по
крутому склону вниз, используя ледоруб в
качестве руля. Ногами я тормозил. Однако перед
этим я прочертил клювиком ледоруба на снегу три
или четыре стрелки в направлении движения, чтобы
тем самым показать Райнхольду мой путь спуска.
Он видел, наверное, эти стрелки, но не захотел
подвергать себя риску и избрал утомительный путь
по гребню. Я же, в противоположность этому, не
думал о лавинной опасности и о том, что ниже
меня стена круто обрывалась на 4000 метров вниз.
Расстояние в 200 метров по высоте от лагеря 5 я
преодолел, скользя на «пятой точке». После чего
встал, пересек юго-восточный гребень и повторил
маневр от лагеря 5. Правда, теперь, я должен
быть осторожнее, потому что мне приходилось
время от времени останавливаться и спускаться по
скальным стенам, которые мы проходили на
подъеме. Странным образом, я не чувствовал
облегчения с постоянным уменьшением
разреженности воздуха. Напротив, у меня было
чувство, что мне ещё больше не хватает воздуха,
чем при подъеме. Мои ноги дрожали на скальных
участках и сердце бешено колотилось. Незадолго
перед южной седловиной, то есть совсем недалеко
от цели я спрыгнул со скал на снег. При этом
сошла снежная доска. Теперь все шло быстрее, чем
мне хотелось. Я перевернулся несколько раз,
потерял ледоруб, защитные очки, мои кошки
сорвало с ботинок. Кошки я позднее нашел. Они
висели на укрепляющих ремнях. В какой-то миг я
почувствовал колющую боль в правой лодыжке. Я,
вероятно, ударился о камень. Однако, несмотря на
такой бурный спуск, я прибыл вниз невредимым. А
здесь был ещё Эрик Джонс. Он наблюдал мой
головокружительный спуск и опасался при этом
худшего. Он полагал, что сход снежной доски
разовьется в лавину, из которой уже не
выберешься. Он покинул лагерь и пошел навстречу,
чтобы помочь мне. К его большому удивлению я
встал и с трудом заковылял ему навстречу.
Я обнял Эрика и пролепетал: «Мы взошли на
Эверест без кислорода». Вновь я был растроган до
слёз. На этот раз от изнеможения. Но Эрик не мог
разделить моего умиления. Он только посмотрел на
меня с неописуемым выражением лица. Так,
вероятно, должен смотреть тот, кому повстречался
призрак. Только немного позднее я понял почему.
Я должен был выглядеть ужасно. Я разбил лоб, и
он кровоточил. Я потерял очки. И мои глаза были
заклеены льдом. Мой нос был темно-синим, почти
черным от холода, а борода - белоснежной ото
льда. Истощенный я выглядел, как живой труп.
Точно также выглядел Райнхольд, когда, пришел
пошатываясь в лагерь полчаса спустя. Я упал в
палатку, схватил рацию и заорал в неё: «Мы были
без кислорода на вершине». Мне было безразлично
слышал меня кто-нибудь или нет. Я просто должен
был кричать в мир. Но «бык» находился в этот
момент в лагере 2 у рации, которая была включена
все время на «прием», на случай нашего
возвращения. Он ответил мне звериным криком. По
рации я слышал колоссальный шум в лагере.
В 1 час 15 минут я стоял с Райнхольдом на
вершине. Через четверть часа я начал спуск. А
сейчас я узнал от Эрика, что времени было около
половина третьего. Таким образом, путь от
вершины до лагеря 4 я проделал ровно за час – на
подъем нам потребовалось почти восемь часов.
Райнхольд пришел на полчаса позднее. Я не знаю,
каким образом он нашел лагерь. Это было
подлинным чудом; потому что у него была снежная
слепота. Его глаза были красными от воспаления,
и он не мог даже распознать чашку с чаем,
которую я протянул ему. У меня самого была
однажды обычная снежная слепота. Но у Райнхольда
это превосходило все, что я видел до сих пор. К
тому же появились резкие боли в глазах, которые
доводили Райнхольда почти до сумасшествия. У нас
под рукой не было ни глазной мази, ни
обезболивающих средств. Либо вверх не захватили
никаких медикаментов, либо их израсходовали и
больше не пополнили. У меня были только мои
обычные, правда, сильно действующие,
болеутоляющие таблетки, которые я всегда вожу с
собой. Три из них я дал Райнхольду, которому
становилось всё хуже и хуже.
Ночью Райнхольд кричал от боли. Он всхлипывал и
плакал. «Петер не оставляй меня одного. Прошу
тебя, ты должен остаться со мной!.. Не спускайся
один, без меня», – просил он меня все снова и
снова. Он думал, естественно, о нашем уговоре,
что в подобном случае здоровый должен попытаться
спасать себя. Но меня не нужно было об этом и
просить, для меня это было само собой
разумеющимся. «Я не оставлю тебя одного,
Райнхольд. Прошу тебя, верь мне. Я останусь с
тобой. И мы вместе сойдем вниз. Мы совершенно
определенно спустимся. И к тому же нам поможет
Эрик».
Правда, я умолчал о том, что состояние Эрика
было также не очень хорошим. Он поморозил пальцы
рук и ног, и под воздействием высоты стал вялым
и апатичным. Определенно, он не будет большой
помощью – чего доброго ему самому потребуется
помощь.
Я был совсем один с ответственностью за обоих
моих друзей. Также как Райнхольд был тогда один
с ответственностью за обоих шерпов. И точно как
тогда, совершенно неожиданно началась сильная
буря. Она свистела и завывала над южной
седловиной, хватала и трясла маленькие палатки.
Плюс к этому ещё всхлипывания и умоляющие
просьбы Райнхольда. И снова я молился. На этот
раз за друга.
Я помог Райнхольду одеться и в 6 часов утра –
это было 9 мая, мы покинули палатку. Только
теперь заметил, что я сам видел всё расплывчато.
Итак, больше ничего не остается кроме спуска
вниз. Райнхольд и я оставили лагерь первыми,
Эрик следовал за нами шаг за шагом, на ощупь
спускались мы по южной седловине в направлении
Лхоцзе. Буря обрушилась на нас со всей силой и,
казалось, стало ещё холоднее. Однако теперь я
был ответственным не только за себя одного, и
это отвлекало меня от собственных бед.
Мы добрались до перил, которые были навешены на
склоне Лхоцзе, прищелкнули страховочные карабины
на веревку и почувствовали себя несколько в
безопасности, поскольку теперь нам не нужно было
самим искать путь, и мы могли следовать по
веревкам, закрепленным на скалах и льду. Прежде
чем начать спуск по вертикали нам следовало
преодолеть два длинных траверса по стене.
Несмотря на жалкое состояние, Райнхольду удалось
спуститься в лагерь №2 своими собственными
силами. Хотя он не владел собой, все же он
прошел стену с фантастической надежностью… Я не
мог помочь ему при спуске, не мог помочь и Эрик,
которому самому нужно было отчаянно бороться…
Лагерь №3 мы достигли рано утром. Было пусто. Мы
просто залезли в палатку и надеялись, что скоро
взойдет солнце и согреет нас
Во время небольшой паузы в лагере 3 мы отдохнули
совсем незначительно. Я всё ещё был смертельно
изнурен и у меня ещё дрожали ноги. Но нужно было
спускаться и перспектива дойти в недалеком
будущем до передвижного базового лагеря,
заставляла нас держаться. Поздно после обеда мы
вновь были на склоне Лхоцзе. Перила привели нас
до подножия стены. Затем мы должны были
преодолеть пологий, но очень трудный участок
пути. Мы больше не связывались, но я все же
протянул Райнхольду свою лыжную палку, чтобы он
смог за неё крепко держаться. Так я осторожно
вел его по льду мимо бесчисленных ледовых
трещин. Он все ещё почти ничего не видел, и то и
дело должен был останавливаться и отдыхать.
«Больше не могу, я не пойду дальше» – говорил
он. Он видел ледовые трещины, там где их не
было, и страдал галлюцинациями. Но мы не должны
были задерживаться. Мы все ещё не выбрались из
зоны опасности, зоны смерти. Если в пути нас
захватит врасплох ночь – мы пропали. Ни
Райнхольд, ни я не перенесли бы ночевки под
открытым небом, для этого мы были слишком
ослабевшими. Нам просто необходимо было
продолжать идти. И как тогда Райнхольд подгонял
шерпов, так теперь я торопил его. Я не позволял
ему останавливаться, заставлял его идти вперед и
гнал всякий раз, как только он хотел сдаться.
При этом я охотнее всего сел бы рядом с ним. Я
должен был притворяться сильным и смелым, хотя
сам выбился из сил.
У меня болело всё тело, и ушибленная лодыжка
причиняла адские мучения на каждом шагу, мозг
словно горел огнем.
Если уж мне было так жутко плохо, то насколько
хуже должно было быть Райнхольду, полностью
беспомощному и целиком полагающемуся только на
меня.
Так мы шли, больше спотыкаясь и падая, нежели
продвигались; два с половиной часа, пока,
наконец, перед нами не вынырнули, словно фата
Моргана, пестрые палатки передвижного базового
лагеря. Ликующие, готовые оказать помощь,
заботливые шерпы бросились нам навстречу. Был
чай, много чая и снова чай. Мы были настолько
высохшими… наши лица напоминали лица стариков.
|
