ЭДЕЛЬВЕЙС

Георгий Калинин – МС СССР, Ташкент

Вокруг ледяными громадами теснились горы. Хребты то вздымались неожиданными пиками, теряясь где-то за облаками, то обрывались отвесными кучами, словно прорубленные ударом гигантского топора. А вдоль белых гребней осколками чернели скалы, хаотически загромождая ледники. Казалось, великан-скульптор, создавая невероятное, по замысел произведение, покинул на минуту свою мастерскую.

Но что это? Слышу легкий шорох, как вздох. Может быть, это он, талантливый создатель? Или это оживает его произведение?

Я открыл глаза. Запотевшие скаты палатки шуршали от легкого ветерка. Резкие лучи солнца косо врезались в бездонные провалы ущелий, до отказа заполненных холодным мраком уходящей ночи.

Сегодня уже шестой день, как мы покинули уют нижнего лагеря на морене ледника. Обычный ледник, обычная морена, грязная и серая, как все морены Памира. Но для нас даже она кажется сейчас курортным местечком.

Портреты

Нас в палатке трое: Виктор, Михаил и я. Официально нами руководит Виктор. У него есть друг. Это Михаил. Я не помню на восхождениях их отдельно. В противоположность Виктору, он выглядит молчаливым и скромным, лишь иногда прорвется острой насмешкой.

Михаил вечерами пропадает в соседней палатке, где обитают Геннадий, Петр и Василий. «Браты» – зовет их Генка. Они уже несколько сезонов ходят вместе по вершинам, пренебрегая страховкой, полагаясь на свою недюжинную силу. Их тактика восхождения проста до предела: рюкзак (в него укладывают снаряжение и несколько банок консервов) и вершина (которая здесь высшей категории? за два дня «чикнем!»). Они страстно желают приколоть мастерские квадраты на штормовки, и каждый вечер считают свой арсенал категорий.

Вот и вся наша «компания».

Вершина

Сегодня особенно чувствуется высота, которая приблизилась к семитысячной черте. Вперед ушел Генка с «братами». Генка обмотан веревками, звенит крючьями, идет в середине связки. Он вроде «организующей середки», сдерживает темпераментность друзей, обеспечивает «БП» (безопасность).

Через пару часов я, Мишка и Витька выйдем второй связкой. По следам легко идти, и к вершине мы догоним ребят. Молча допиваем пустой чай, что-то сегодня не хочется сладкого. На глаза попадается полплитки шоколада.

Я делю шоколад на три части. Мишка безразлично проглатывает свою долю. Виктор прячет шоколад в нагрудный карман штормовки, закуривает.

...С запада наплыли облака, и мы затерялись в их пене. Идем, как в замедленном кино. Быстрей нельзя.

Мне кажется, что мы поднимаемся по медленно ползущему навстречу эскалатору. Шаг – ступенька. Сколько уже ступенек, сто или тысяча? А может быть, миллион?... Нет не может... Значит тысяча... Тоже нет. Неужели сто?

Склон стал положе и начал спадать. Порыв ветра на мгновение размыл пену облаков, и в просвете мелькнул черный провал незнакомой горной долины. Так это же вершина! Не снимая рюкзака, тихо опускаюсь на снег, рядом плюхается Мишка, и как-то неестественно, боком валится Виктор. Накопленная за долгие дни усталость вдавливает в снег. Неужели минуту назад мог еще идти? Не хочется двигаться, так бы и лежал, закрыв глаза. А где же радость победы? Как хорошо лежать на снегу! Без движения. Можно совсем не думать ни о чем... ни о чем...

...Внутри что-то обожгло. Где же Генка... и «браты»?..

Заглатываю как можно больше холодного воздуха и кричу. Но из горла вырывается лишь сдавленный хрип. Пытаюсь разглядеть хоть что-то в молочном мраке. Из тумана голубым пятном появляется Генка...

Вниз

Острие гребня похоже на плавник громадной рыбы. Гребень одет льдом и припудрен снегом: ночью была метель. В обе стороны «плавника» километровые отвесы, и, если идти по такому гребню, чувствуешь, как тянет в пропасть. Позавчера мы были на вершине. Сегодня на четыре сотни метров ниже.

Вчера вечером съели последние сухари, у нас остались три горсти гречневого концентрата и семь кусочков сахара.

Уже около полудня. Погода на удивление ясная. Виктор не может стоять. Его качает, как пьяного. Вот он лежит на снегу, раскинув руки, устремив заострившееся лицо в синь неба. Мы сидим на рюкзаках. Уже второй час.

-   Решай ты, – кивает в мою сторону Генка. – Ты должен знать, как спуститься по этой, черт возьми, стене. – Он почти кричит.

-   Да ты погоди, – успокаивает Петр. – Стена-то более полутора тысяч, – это Васька.

-   Мишка, что молчишь?

Михаил тяжело, поднимает голову, на его темных очках скользит солнечный блик, словно искорка решимости. Но он продолжает молчать.

- Хорошо, – как бы соглашаюсь с самим собой я, – будем спускаться на ледник. Мы
пройдем стену.

На стене

...Третьи сутки спускаемся по стене, третьи сутки во рту ни, крошки. Как аппетитно пахнет жидковатая гречневая кашица, которую мы готовим по утрам и вечерам Витьке. Теперь от его способности двигаться зависит, преодолеем ли мы стену.

Где-то внизу к нам пробивается Генка. Они с Васей ушли по гребню. Сейчас они под нами. Я пытаюсь разглядеть что-нибудь новое в невообразимом хаосе ледяной реки. Триста метров. Семь с половиной веревок. Такова арифметика. На поясе четыре скальных крюка и один ледовый. Продолжаю вглядываться в хаос ледника. Что-то вроде движется? Нет, показалось. Четыре скальных и один ледовой на триста метров. Маловато. Только бы не уронить не одного крюка, похоже – последние метры сплошной отвес. Ну, ладно. Вниз, вниз!

...Оставалось около сотни метров с небольшим, когда снизу донеслись крики. Я увидел крошечных человечков, это они кричали и размахивали руками. Особенно выделялся в голубоватой штормовке Генка. У нас остался последний крюк, под ногами сто метров отвеса. Скоро спустимся, а дальше останется связать две веревки и...

Последний крюк со стоном вошел в трещину. Щелкнул сухо карабин. Веревка змеей «прошипела» в пропасть. Начинаю спускаться. Капрон жжет ногу и шею, конец веревки болтается над ледником, не касаясь стены. Повисаю на самом конце и дрыгаю ногами, чтобы достать до небольшой щели. Несколько минут эквилибристики оканчиваются успешно в щели можно даже сидеть.

Через час все собрались в щели. Веревка свободно продернулась. Петр бросил один конец вниз, второй закреплен вокруг меня. Хватит? Не хватит? Снизу слышится Генкин крик, в нём вибрируют одни гласные: «А-а-а-ет!». Ветер относит куски слов к вершинам. «А-а-а-ет!». Хватает? Не хватает? Петр начинает спуск. Веревка врезается в меня, затем перегибается через край щели, и только тонкое дрожание ее говорит о нагрузке. С ледника доносится долгое: «Ы-ай-ай». «Прыгай», - дублируется в голове. Не хватает. Сколько? Два метра, пять. Арифметика! Веревка слабнет. Теперь за перегибом исчезает Витька. Снова долгое: «Ы-ай-ай!».

Снова слабеет веревка. И я остаюсь один. Внизу копошатся человечки. Для них я тоже, наверное, маленький человечек. На голой серой стене. Теперь все зависит от тебя, «маленький человечек», сумеешь ли закрепить веревку. Я обматываю конец веревки вокруг молотка, забиваю его в глубь щели и забрасываю камнями. Только бы выдержал.

Осторожно переваливаюсь через край и медленно спускаюсь.

...Плохо помню, как спустился. В глазах плыли зеленые и оранжевые круги. И среди этого радужного калейдоскопа был четкий рукав голубой штормовки, пальцы, протянувшие теплый, как фланель, эдельвейс. Цветок был пропитан запахом зеленых долин и пчелиных сот...