ГОРЫ В МОЕЙ ЖИЗНИ (1971-1977)

Слезин Юрий

вулканолог, доктор наук,

 МС СССР

В 1971 году я поехал в очередной отпуск за три года, который провел, в основном, в горах. Я нанялся на первую смену в лагерь «Безенги» к Вите Жирнову, который уже не первый год работал там начучем. В лагере как обычно работало много ленинградцев, и, в том числе, Саша Колчин, с которым мне очень хотелось снова походить вместе. Он поспособствовал включению меня в команду лагеря для участия в первенстве СССР по альпинизму. Команда лагерная сборная, капитан Юра Пулинец, ленинградец, горняк, перешедший в профессионалы - тренеры по альпинизму. Участники тоже почти все мне знакомые, со многими я ходил. После первой смены в Безенги я отправлялся на Тянь-Шань в Каракол тренером гатчинского сбора, куда меня сосватал тот же Саша Колчин. Гатчинцы - в основном сотрудники Ленинградского института ядерной физики, только что отпочковавшегося от Физтеха, свои ребята. Потом оказалось, что участник лагерной команды должен по положению проработать не менее двух смен, и я после Каракола вернулся в Безенги на третью, дополнительную внеплановую смену. Сюда выбралась и Ира, оставившая совсем еще маленькую Юлечку с бабушкой в Ростове. Так что сезон получился насыщенный.

В «Безенги» приехал как в родной дом. Облобызался не только с начучем Жирновым, но и с кладовщиком Тасымом и КСП-шником москвичом Наумовым и другими. Тасым Анаев вообще первый человек в лагере. Он местный житель, из села Безенги и в лагере он почти один за все, настоящий хозяин, зимовщик, круглогодичный сторож. Он же по совместительству и егерь заказника, охраняет туров, обладает официальным карабином, из которого каждый год по окончании альпинистского сезона одного тура отстреливает для инструкторского сабантуя.

Саша Наумов, выпускник МВТУ, много лет сидел в «Безенги» начальником КСП. С ним воевал Жирнов из принципиальных соображений, так как считал, что в «Безенги», где лишь один лагерь и один спасотряд - лагерный - КСП вообще не нужен. А вообще Наумов был неплохой парень, здравомыслящий и не конфликтный, немало сделавший для альпинизма, и для района «Безенги». У него много первопрохождений в «Безенги», хотя и не слишком сложных. Его, в частности, красивый маршрут на Уллу-Ауз по северной стене, на который я ходил вторым прохождением с Рябухинской компанией. Он написал несколько книг-путеводителей с описаниями маршрутов восхождений в разных районах Кавказа.

Я провел лишь цикл занятий и тренировочное восхождение с разрядниками, как уже надо было переходить к делам команды и чемпионату. Заявлен был большой траверс, новая комбинация: траверс Северного Массива от Коштан-Тау до Дых-Тау с подъемом на Коштан по центру Северной стены (маршрут Симоника). Эта комбинация двух очень сильных пятерок-Б была как раз утверждена как шестерка. Так же шестеркой был утвержден и встречный траверс с подъемом на Дых-Тау по Грузинскому ребру северной стены, он тоже был заявлен на чемпионат. Мы решили выйти раньше. Мне это было не очень удобно. Все-таки я пропустил два года, и мне не мешало бы побольше тренировки перед таким серьезным маршрутом. И формально мне перед шестеркой надо было подтвердиться, сходив на 5-А. Пришлось срочно искать маршрут покороче, побыстрее. И я пошел в двойке с Володей Вербенским на уже хорошо знакомый мне маршрут на Уллу-Ауз.

Маршрут был уже отработан оптимально, мы ходить умели, особенно Володя оказался большим мастером льда и находился в отличной физической форме, так что он и взял на себя главную работу. В итоге мы прошли стену «мухой». Вышли из лагеря в шесть вечера, в десять были под стеной, чуть поспали в здарке, и примерно в три стартовали. Работали без остановки и уже в одиннадцать были на вершине. Прошли еще вдвое быстрее, чем с Рябухиным. В два с небольшим спустились к ледопаду и тут зачикались. Ледопад - существо живое и очень изменчивое, каждый год он другой. В этом году его разорвало огромными трещинами от края и до края. Идя сверху, найти приемлемый путь было почти невозможно. Мы потратили немало часов на поиски и вышли на первую ступень уже в сумерки. На траве были уже в темноте и не стали ломать ноги, переночевали в двух шагах от лагеря. Этот необычайно разорванный ледник основательно помешал нам потом и на подходах к основному маршруту.

Отдыха нам с Вербенским досталось лишь два дня. Нас выслали на день раньше остальных с заданием затащить небольшую заброску на контрфорс пика Тихонова. Еще работа. Для меня это было лишнее, я еще не вполне отдохнул после Уллу-Ауза, но уж так получилось. Заброска была нужна. Вообще с забросками у нас было неважно. Пулинец рассчитывал на чужую старую заброску на Крумколе, но в последний момент нам в ней отказали. Была лишь одна забросочка на Мижирги и вот наша на Тихонова. Ко всему этому был еще какой-то просчет с продуктами, уж не помню какой, и при вытаскивании рюкзаков из трещин на разорванном ледопаде умудрились облить бензином мешочек с сахаром. Но отложить на пару дней выход было нельзя, сроки поджимали, и мы ведь были лагерная команда. Так что вышли с большим дефицитом. А поскольку и погода не баловала, и еще накладки были, я, хотя и прошел маршрут нормально, но потерял больше десяти килограммов веса и вымотался как никогда до этого.

То, что мы были лагерной командой, проявлялось не только в спешке и накладках, но и в специфике состава, который был вынужденно сборным и в целом не схоженным. Мы все знали друг друга, большинство были ленинградцы, но не все ходили друг с другом на горы. Я ни разу не был до этого на восхождении ни с капитаном Пулей, ни с Андреем Тимофеевым, ни с Игорем Коркиным, хотя как ленинградцев знал их довольно хорошо. Не ходил я раньше с ташкентцем Целовахиным, а со свердловчанином Володей Вербенским впервые сходил на гору за пару дней до начала основного восхождения. Это было, конечно, плохо. Опыта и выдержки у нас у всех было много, поэтому никаких серьезных трений в команде не было за все пятнадцать дней выматывающей работы натощак, но все-таки с некоторыми неприятными моментами сталкиваться приходилось.

Первый день прошел хорошо, строго по плану, может быть и с превышением. Мы прошли больше трети стены в хорошем для такой большой и не очень сработанной группы темпе. Сели на ночевку. Пришлось сесть, так как сделать площадки для лежания не удалось. Но сели нормально, набили крючьев, обеспечили страховку, растянули, как смогли две палатки на расстоянии друг от друга метров пять, и принялись кочегарить на коленях. Так получилось, что я попал в палатку не с Сашей Колчиным, мне достались в тесные сожители все с кем я не ходил раньше - Пулинец, Тимофеев и четвертый, кажется Целовахин (первых двоих помню хорошо, а в четвертом не уверен, как-то он был мало заметен). Для экономии веса полноценные, нормальные спальники в палатке имели двое - я и Целовахин - и мы лежали с краев. Пулинец спальника вообще не взял, ограничился пуховым костюмом, а Андрей Тимофеев взял тощий, но легкий спальник из неудачной казенной серии с очень тонкой и пропускающей пух тканью сверху. Еще когда он брал этот мешок, он во всеуслышание заявлял, что берет такой спальник ради пользы общего дела, но заранее претендует на гарантированное место в середине. Сбоку спать приходилось постоянно прижатым к стенке и скату палатки, и спальник вскоре промок насквозь от конденсата.

На первой же ночевке произошел весьма неприятный казус, сильно утяжеливший наше существование. Примусов у нас было два - по одному на палатку - один «Шмель» и второй настоящий австрийский «Фебус», личный примус Пулинца, добытый им у австрийцев. Мы очень расчитывали на его надежность, но, как оказалось, зря. Еще раз подтвердилось, что любая техника в руках дикаря - кусок металла. Пуля душа-человек, прекрасный альпинист и товарищ, но техника не его конек. Примус свой он никогда не чистил и перед этим выходом вообще не проверял после прошлого года. Заправив примус, он облил его бензином и, повидимому, плохо завинтил клапан. Короче, примус вспыхнул в палатке на коленях, и Пуле пришлось резким пинком выкинуть его вон, пока не вспыхнуло все. Пылающий факел летел со стены, ударяясь о выступы и отскакивая, а наши наблюдатели считали вспышки, предполагая сигнал бедствия. К счастью их оказалось меньше шести.

В итоге мы остались с одним примусом на восемь человек. Это означало жажду. Сделать даже всего по два литра воды (не говоря о горячем чае) из снега на каждого из восьми человек на одном примусе не просто, а при работе на пяти тысячах метров ее надо больше. Кипятили теперь только в другой палатке. По первому разу вызвался добровольцем сходить к соседям за чаем я, а потом это как-то стало считаться само собой разумеющимся, и я ходил (по скалам и льду на страховке) все пятнадцать дней утром и вечером. Честно говоря, я ждал, что меня предложит сменить в этом деле кто-нибудь из лежащих в середине, - Андрей или Пуля, - но не дождался, хотя такая работа обязанность средних, им вылезать гораздо проще. Я мог бы, конечно, в очередной раз просто отказаться вылезать из угла и послать среднего, но они так откровенно этого не хотели… Сейчас я уже думаю, что был не прав, принял на себя грех гордыни, глядя на своих соседей, как сильный на слабых. Я знал, что я могу, и мне проще сделать самому, и пусть будет мир и спокойствие. И тут в дополнение к потере примуса испортилась погода. Нам пришлось сидя на вырубленной во льду полочке провести два дня и три ночи подряд, а через нас пролетали каскады снежной крупы - микролавинки со стены.

Трогаться после двух с половиной суток столь неудобной отсидки было не легко, и здесь нам очень помогла сорокаметровая веревка, навешенная Сашей Колчиным вечером первого дня, пока остальные благоустраивались. Он настоял на этом вопреки начальнику Пулинцу, и был, конечно, прав. Этот день был опять полноценным, хотя обилие снега и микролавинки вначале не способствовали быстрому движению вверх по стене. Здесь довелось пройти пару веревок первым и мне. И опять произошло небольшое столкновение с Андреем. Я прошел вверх наискосок участок льда со снегом и подошел к сильно облепленым свежим снегом разрушенным скалкам. И вдруг выступ, за который я взялся, «пошел». Я прижал его, как мог, находясь в неустойчивом положении, и, чувствуя, что долго мне его не продержать, крикнул вниз: «Будьте внимательны! Сейчас пущу камень. И в ответ резкий «командирский» крик Андрея: «Камень не смей пускать! Положи его на месте». Я слегка опешил: «Не могу. Держу его из последних сил». В ответ резко и зло: «Меня это не волнует. Как хочешь, а камень чтоб лежал!» Тут я крикнул: «Внимание!» И камень пошел.

Такие сержантские окрики нередко позволяют себе на занятиях с новичками или значкистами не слишком интеллигентные инструктора, а некоторые из них с возрастом привыкают к положению всезнающего мэтра и начинают покрикивать не только на участников. В данной ситуации это было не только, мягко говоря, неуместно, но просто опасно. Нельзя говорить, тем более кричать, «под руку» идущему первым на нижней страховке, даже если он что-то делает объективно не лучшим образом. А в данном случае впереди был товарищ по команде, равный по квалификации и по опыту и действовал единственно возможным способом, что было очевидно всем. Сработал просто рефлекс недалекого командира-инструктора. В этой связи я вспомнил Игоря Владимировича Юрьева, который был инструктором у меня третьеразрядника, и наблюдал как я шел первым на тройке-Б. Я прошел сопливое место - скала с натечным льдом, - страховку организовывал не лучшим образом, но он ни слова не произнес пока я шел, и лишь потом спокойным голосом сказал: «вот там надо было бы забить крюк». И это я запомнил на всю жизнь. Воображаю, что претерпел бы бедный третьеразрядник в такой ситуации у Тимофеева, и как мало осталось бы у него в мозгах.

Очередная ночевка была уже в верхнем конце стены, практически в начале вершинного купола. На следующий день поднялись на вершину и повернули по гребню к пику Тихонова. С пика Тихонова спускались по обычному пути в сторону ледника Кундюм-Мижирги, где добрались до первой заброски, занесенной перед восхождением Вербенским и мной. На следующий день траверсом вышли к Крумкольскому провалу, но выйти на гребень в провале не смогли - сдувало ветром в буквальном смысле. Мы подождали, перекусили, сделали еще попытку, но принуждены были вернуться и устроились на ночевку под прикрытием гребня, забравшись в огромную ледяную трещину-пещеру. Там внутри поставили палатку. С некоторой опаской, так как поставили ее, пожалуй, на пробке или какой-то перемычке внутри трещины с дырками вглубь, из которых дуло. Но все же переночевали с комфортом.

Наутро - дальше. С вечера было решено, что утром первым пойду я, так что я озаботился «кузней» и приготовился морально. Но утром заминка: мой груз - палатка, которая хочешь-не-хочешь, а укладывается последней. Почти все уже готовы, а два «палаточника» все ждут свой груз. Андрей опять не выдержал: «Давай, быстрей, все тебя ждем!» - «Да у меня же палатка. Вот ты собрался?» - «Давно». - «Ну, так возьми пока мою палатку» - «Нет уж. У каждого свой груз». - «Время-то дорого. Возьми только на время пока я буду идти первым» - «Нет» - «Ну, тогда давай сделаем так: давай целиком твой рюкзак и я пойду, а ты возьмешь мой с палаткой. Потом поменяемся». - «Нет. Иди со своим рюкзаком» - «Ну тогда помалкивай и не торопи». Рюкзак с палаткой мало кому охота тащить. Палатка мокрая, обледенелая, потяжелевшая килограмма на два, а прочие ноши - ерунда: продуктов уже почти нет, веревки и железо на маршруте в работе. Опять-таки, первого полагается облегчать, а я иду вперед с максимальным в группе грузом. Но я не жаловался, дабы не поддерживать склочность и, в какой-то мере, видя в этом своеобразное признание моих достоинств (гордыня, о каковой интерпретации я тогда, конечно, не думал). В таких ситуациях, безусловно, должен говорить свое слово руководитель, но Пуля молчал. Крумкол прошли без происшествий (достаточно простой гребень) и заночевали с комфортом на широком снежном гребне, идущем к Мижирги.

Комфорт, конечно, был относительным: четыре здоровых мужика в памирке, спальник мокрый, носки мокрые, примус один на восьмерых и еды никакой. Ужин после целого дня работы - граммов тридцать подвяленного мяса и половинка галеты с кружкой чуть подслащенного чая. Плохо - но терпимо. Хуже было то, что у нас нарушилась связь - мы не слышали ответа от КСП, хотя на передачу станция вроде бы работала. Связь нам была необходима особенно, так как из-за непогоды мы истратили резерв времени и могли опоздать к контрольному сроку. На каждой связи мы по сто раз повторяли в эфир: «Всем, всем, всем! У нас все в порядке. Идем по маршруту. Передайте на КСП нашу просьбу продлить контрольный срок на два дня.

Потом мы узнали, что весь район слышал нас, информацию передали, и нам все сообщали неоднократно, что контрольный срок продлен. Мы об этом узнали все же раньше, чем пришли в лагерь: в самом конце маршрута, уже на спуске с Дых-Тау. Как раз в этот момент с севера по грузинскому контрфорсу поднималась группа Толи Левина, начинавшая встречный траверс. Мы увидели друг друга на расстоянии в несколько сот метров в пределах голосовой связи. Была середина дня, когда мы подошли к перемычке Миссес-Тау, и мы спокойно встали на ночевку, зная что контрольный срок продлен. Не стали суетиться и спускаться по камнеопасному кулуару во второй половине дня. Спустились рано утром и успели придти в лагерь за два часа до первоначального контрольного срока. Тютелька в тютельку! Можно было и не просить о продлении.

Все эти накладки повлияли, видимо на конечный результат. Судьи дали нам всего пятое место в чемпионате. Без них, по общему мнению, было бы четвертое, хотя это все мелочи.

В лагере расслабились, устроили сабантуй с выпивкой и закуской, и я даже (единственный раз в жизни) после второй или третьей рюмки разбавленного спирта на несколько минут «выпал» - отключился, упал в обморок, хотя это прошло практически незамеченным, так как я сидел на койке и просто принял на некоторое время неподвижное горизонтальное положение. А вообще, как только прекратился благотворный стресс, поддерживавший рабтоспособность на маршруте, стало ясно, что организм истощился здорово, все системы разладились, все как-то посыпалось. Стало ясно, что нужен серьезный отдых для восстановления. Прежде всего, еще на маршруте я ощутил, что подморозил ноги. Подморозил постепенно и незаметно в непросыхавшей обуви. Выражалось это в постоянной онемелости ступней и пальцев ног, а когда спустились до осыпи и травы, пальцам стало больно при ходьбе. Прорезался, откуда ни возьмись, геморрой, бронхит, что-то еще. Пальцы на ногах почернели, и через некоторое время с них сошла кожа, а онемелость прошла полностью только через год.

Отдохнуть было бы не плохо, но я не мог себе этого позволить как следует, так как должен был немедленно ехать на Тянь-Шань, в Каракол на сборы с гатчинскими альпинистами. К ним на сбор меня сосватал Саша Колчин, это были его воспитанники-физтеховцы, в основном. Повезло, что одновременно со мной покидал лагерь Безенги еще один инструктор Валя Якубович, житель Пятигорска. Я провел сутки у него дома, интенсивно лечась. Мылся в ванне и отмачивал и отпаривал все мои болячки, так что к самолету приехал уже в более-менее приличном состоянии. Якубович - преподаватель английского языка в местном педагогическом институте, холостяк, и весь свой большой летний отпуск отдает исключительно горам (а также и многие выходные - Кавказ-то рядом!). Он постоянно работает в лагерях с разрядниками и имеет, наверное, самое большое количество «троек» - несколько сотен. Он отличный альпинист и инструктор и очень приятный в общении человек, но как-то невезучий - слишком часто ему приходилось сталкиваться с авариями и спасаловками, так что даже среди суеверных про него пошла нехорошая слава: там, где Якубович, вечно что-нибудь случается.

Прилетел я во Фрунзе на базу лагеря Ала-Арча и тут же услышал, что меня уже ждут, чтобы привлечь к спасательным работам. На Южной стене шестой башни Короны разбилась двойка - москвичи Андреев и Ассоров. Это известные мастера, безенгийцы, делавшие первопрохождения по северным стенам Коштана и Крумкола, здесь они улетели двойкой и повисли на середине стены на выступе. Задача была снять тела, и на мое квалифицированное участие в этом деле рассчитывали. Я был в растерянности: снять погибших товарищей мой долг, там действительно в тот момент не хватало спасателей достаточной квалификации, но я еще никуда не годился физически после траверса. К счастью, удалось справиться без меня. Тела сняли, и, добравшись до лагеря, я стал лишь свидетелем прощания. Все было сделано очень впечатляюще. Вдоль проходящей через территорию лагеря дороги с обеих сторон с интервалами примерно два метра в полной темноте горели факела - консервные банки с соляркой, вдоль всей дороги стояли альпинисты с цветами. Машина с погибшими в полной тишине с выключенным мотором медленно катилась по факельной дороге. Каждые полминуты в воздух взлетала ракета, а провождающие молча клали на машину цветы, так что под конец эта была огромная гора цветов.

Альпинисты гибнут в горах, несмотря на всю систему обеспечения безопасности. Гибнут и начинающие и мастера. Горовосхождение всегда связано с настоящим, не придуманным риском для жизни. Спрашивается: зачем рисковать? Ради чего? А ради чего вообще жить? Риск восходителя - это не риск играющего в «русскую рулетку», который приставляет к виску револьвер с одним патроном, предварительно покрутив барабан, и спускает курок. Здесь хотя и нельзя свести вероятность несчастного случая к нулю, но можно уменьшить ее существенно с помощью сознательных действий - почти все в твоих руках. И цель - не испытание своей судьбы. Можно попасть в аварию и на автомобиле и на поезде и на самолете, десятки судов ежегодно тонут в море. А в альпинизме риск не только вынужденная плата за возможность пройти то, что «дано не так уж многим», но и сама по себе необходимая приправа к блюду. У современного человека в развитой благополучной стране жизнь слишком пресна. Отсюда, как говорят психологи, тяга к суррогатам типа фильмов-вестернов и триллеров, к азартным играм и наркотикам.

Может быть страшно за свою жизнь, есть люди, которые боятся не только ходить по горам, но и летать на самолетах, но это - мелочь. Обычно страшнее видеть или знать, как опасности подвергаются твои близкие. Я помню женщину инструктора альпинизма из Саратова, которая в горах руководила сбором разрядников. У нее уже взрослый сын, и она рассказала, как она отвращала его от альпинизма и сейчас радуется, что не пошел в горы, а занимается чем-то другим. Я ей говорю: «Но сама-то ходишь!» Отвечает: «Но я уж конченный человек, сумасшедшая. Я уж не могу иначе» - «Вот видишь, горы самая большая радость, а своего родного сына ты сознательно лишила ее. И совесть не мучает?» - «Нет! Я рада, что он вдали от гор». Вот такой эгоизм. Куда мудрее и сознательнее был тот гренландский эскимос, о котором писал, кажется, Мелвилл. В маленьком эскимосском поселочке дети катались с горы на импровизированных санках и останавливались на краю отвесного обрыва над океаном. Мелвилл спрашивал: «Как вы им позволяете, ведь они могут сорваться с обрыва и погибнуть». «Могут, конечно, и бывало иногда такое. Страшно за них, но какое я имею право им запретить, ведь с этой горы катались в детстве и я, и мой отец, и мой дед». Для любого родителя радость, когда дети разделяют его взгляды на жизнь, идут по его стопам, если можно вместе радоваться одному и тому же. Так было и так будет: «Другие придут, сменив уют на холод и непомерный труд…».

В Ала-Арче мы получили снаряжение и продукты, погрузились на машину и поехали вокруг озера Иссык-Куль, через город Пржевальск в ущелье Каракол. Нам довелось объехать это замечательное высокогорное озеро кругом, так как туда мы ехали северным берегом, а обратно возвращались южным. Огромное глубокое озеро на высоте 1600 метров над уровнем моря, бессточное и солоноватое как море - «жемчужина» Тянь-Шаня, окруженное снеговыми хребтами, курортами и посевами лекарственного мака. Вокруг плантаций мака колючая проволока и часовые на вышках с автоматами. Тогда я впервые осознал, что наркомания (и наркомафия) есть-таки и в нашей социалистической стране, и явление это достаточно серьезное.

Мы заехали в верховья ущелья Каракол и поставили лагерь на изумрудной поляне среди самых стройных в мире тянь-шаньских елей, недалеко от верхней границы их распространения и от языка ледника. Замыкала ущелье гигантская подкова, средний участок которой от пика Каракольского - высшей точки района - до пика «Джигит», уступавшего ему по высоте всего метров 50. Обе горы выше 5200 метров над уровнем моря, и массив между ними чем-то напоминал массив Дых-Тау - Коштан-Тау, лишь немного уступая ему по масштабам, так как при такой же абсолютной высоте и почти такой же длине, относительные высоты и оледенение там поменьше. Район красивый и достойный. И участники нашего сбора ему соответствовали. Тренерами кроме меня были Саня Боровиков - формальный и неформальный лидер гатчинцев, душа коллектива, и Таня Фишкова - мастер спорта, женщина хрупкая и изящная, но Саша Колчин, приглашая меня на должность «главначпупса», характеризовал ее, как по-мужски сильную духом, отличную скалолазку и вообще хорошего человека. Когда однажды ее напарник улетел в трещину на разорванном леднике, она, не колеблясь, прыгнула в соседнюю, так как в той ситуации только так можно было обеспечить страховку. Так что, хотя почти все участники мне были раньше неизвестны, но я чувствовал себя спокойно, и был «прав» - потом я еще дважды выезжал в горы с этим же, слегка измененным коллективом. Была еще и девушка-участница - тоже Таня, только с фамилией Окс, которая сделала на этом сборе первую пятерку-А, а лучшие из наших альпинистов-мужчин сходили на 5Б.

Мне было ясно, что первые недели две я смогу быть только выпускающим, но сам буду сидеть внизу и приходить в себя после сурового траверса. Так я и делал. Каждый вечер я подолгу парил свои помороженные ноги в горячей воде с марганцовкой. И почти всегда ко мне подходил старший тренер соседнего сбора альпинистов-воронежцев Толя Нелидов - тот самый невезучий Толя, чью заброску мы занесли на Дых-Тау в 1960 году, а потом сами съели в 1961-м.

Толя снова вернулся в горы! Упорство достойное. Ампутированы у него после обморожения были не только пальцы, но по пол-ступни, так что он ходил с трудом в специальной обуви с двумя лыжными палками, особенно трудно ему было спускаться по осыпям и травянистым склонам. Тем не менее в Караколе он сходил на несколько «троек». Подойдя ко мне, он начинал мрачно шутить: «Брось ты все это - тазики, водичку. Давай лучше отрежем!» Я как-то отшучивался.

Сбор прошел нормально. Ближе к концу и я сходил на две четверки-Б. Одна скальная, с приличным интересным лазанием, но не очень красивая как маршрут и как гора - пик МГМИ. Второстепенная, невыразительная гора, простая со всех сторон, кроме четверочной стены. На нее я ходил с Макашовым и связкой лучших гатчинских скалолазов, кандидатов в мастера спорта - Андриенко и Волковым. Они все время и лезли впереди и зачикались лишь в одном месте, где попалась плита, покрытая натечным льдом. Тут я вышел вперед и смог немного поработать, на таком участке помог мой более богатый опыт. Вторая гора - пик Каракольский. Гора очень красивая, и маршрут красивый и предельно логичный - простейший на эту гору - комбинированный, почти чисто снежно-ледовый. Здесь со мной были Таня Окс и Сережа Тюльпанов, который потом достиг больших успехов в альпинизме, а тогда считался, хотя и здоровым, но несерьезным товарищем. Завершением был траверс Каракольский - Джигит 5Б, весьма серьезный и длительный траверс, который прошли Кольцов, Андриенко, Грехов и Кожарин. Остальные наблюдали за траверсом, сменяя друг друга, и исподволь готовились к отъезду.

В последней смене наблюдателей был и я. Мы наблюдали спуск нашей отважной четверки по гребню Джигита, и вот, наконец, ребята на леднике. Идут к нам навстречу, а мы к ним, вот уже близко, и тут кто-то из наших говорит: «Поздравляю!» и протягивает руку для пожатия Вите Андриенко, шедшему впереди. Между ладонями оставалось уже сантиметров десять, как вдруг Витя исчезает. Впечатление было потрясающее, все буквально остолбенели. Он умудрился провалиться в трещину на совершенно открытом леднике, где мы неделю разгуливали вдоль и поперек без всяких веревок! Небольшая, неширокая трещина была забита старым снегом, но вокруг был чистый лед, все было на виду, перешагнуть через трещинку ничего не стоило, но восходители и встречающие слишком обрадовались и расслабились, чтобы смотреть под ноги. К счастью Витя ушел вниз лишь метра на четыре и ограничился мелкими царапинами. Мы его быстро извлекли, но урок, я думаю, для всех запомнился на всю жизнь. Я уверен, что никто из присутствующих ни разу не нарушил в оставшейся жизни неписанное правило альпинистов - поздравлять друг друга с восхождением только на траве.

В базовом лагере нас ждало полное ведро пирожков, сделанных нашими девушками.. Их было столько, что даже наша голодная орава отпала, не доев до конца. Все было прекрасно. Поздно вечером подошла машина, и мы уже в темноте погрузились и двинули вниз. Накатанной дороги не было, были лишь отдельные слабые колеи, которые мы потеряли в темноте, и, в конце концов, заблудились где-то между тянь-шаньских елей. Хотелось быстрей вниз, но не вышло. И тут мы поняли, что нарушили еще одно неписанное, но очень важное правило - не суетиться, и не нарушать традиций. Нельзя выезжать ночью, и нельзя не отметить окончание высокогорной эпопеи. Мы успокоились, расположились с удобством на ночевку, достали из аптечки остатки спирта, налили и выпили по двадцать граммов, произнеся соответствующие слова, и спокойно заснули. Дальше все шло как по маслу.

Продолжение>>>