ГОРЫ В МОЕЙ ЖИЗНИ (1960)
Безенгийские сборы

Слезин Юрий
вулканолог, доктор наук,
 МС СССР

В 1960 г. в «Труде» задумали провести большой сбор старших разрядников (от 2-го разряда и выше) в районе Безенги. Район Безенги - это самый высокий и суровый район Кавказа. Здесь находятся пять из семи (или 6 из 8-и, если добавить пик Пушкина, который лишь сравнительно недавно официально стали считать самостоятельной вершиной, а не крупным жандармом в гребне Дых-Тау) его «пятитысячников» - все кроме Эльбруса и Казбека. Они, хотя и уступают Эльбрусу по высоте, но неизмеримо сложнее его. Категория сложности Восточной вершины Эльбруса - 2А, Западной - 2Б, а простейшие маршруты на пятитысячники Безенги сейчас не ниже 4б. Кстати, тогда в 1960-м эти простейшие маршруты имели категории 4а, но вскоре все они были подняты до 4б.

Вообще почти все маршруты на безенгийские пятитысячники сложнее, чем маршруты той же категории на вершины других районов Кавказа. Классический пример - Восточная Дых-Тау по южному контрфорсу 5А к. сл. Когда у нас гостили знаменитые британские альпинисты - первовосходители на Эверест и на Канченджангу, - двое из них захотели пройти этот маршрут. Исходя из своего альпийского опыта, они положили на прохождение контрфорса один день. В итоге у них ушло на это четыре дня, и они спустились до предела изможденные и помороженные. После этого они заявили, что Безенгийские вершины ближе к Гималайским, чем к Альпийским. Несколькими годами позже в Безенги приехал с Западного Кавказа Юрий Черносливин с командой сильных молодых альпинистов, которым до нормы Мастера Спорта не хватало пятерки - пятитысячника. Выбрали Дых-Тау Восточную, причем, чтобы иметь не 5А, а 5Б решили пройти потом траверсом до Мижирги. Поднявшись на Дых-Тау за те же 4 или даже 5 дней, что и англичане, черносливинцы не пошли на траверс, спустились по кулуару, и их капитан заявил: «Какая это, к черту, 5А. Если это 5А, то траверс Ушбы надо сделать тройкой - А». Но южный контрфорс Восточной Дых-Тау по-прежнему 5А, а вот знаменитое Северное ребро Шхары после сезона 60-го года, когда его прошли две группы нашего сбора, переквалифицировали в 5Б, которая и сейчас считается классической.

Все пятитысячники стоят компактно в компании вершин, лишь чуть-чуть не дотягивающих до пяти тысяч метров. Они образуют как бы две шеренги: участок Главного Кавказского Хребта прославленная Безенгийская Стена длиной около 18 км от Шхары до Ляльвера и параллельный ей Северный Массив - от Коштан-тау до Дых-Тау, точнее даже до Миссес-тау. Северный Массив несколько короче Безенгийской Стены, но по средней высоте даже немного превосходит ее, В него входят три или даже четыре пятитысячника, в то время как в Безенгийскую Стену - только два. Гребень Безенгийской Стены на всем протяжении лежит выше 4500 метров над уровнем моря. Это действительно стена, вся покрытая льдом. Северный Массив несколько более изрезан, но и в нем лишь в одном месте гребень понижается до 4250 метров (Крумкольский провал), а в остальном также выше 4500 м.

Между Безенгийской стеной и Северным массивом лежит область питания крупнейшего ледника Кавказа - Безенгийского - длиной 17 километров. На старых картах его длина 18,6 км. За несколько последних десятилетий его язык отступил на добрых полтора километра и очень сильно утоньшился. Этот процесс я наблюдал непосредственно. В первый раз я побывал в Безенги в 1960 году, в последний - в 1981-м. Оценить насколько укоротился язык в метрах на глаз было трудно, но насколько он просел - это мы чувствовали своими ногами. Если в шестидесятые годы мы поднимались до поляны Миссес-Коша по боковой морене и только здесь спускались на ледник и, соответственно, на обратном пути поднимались на морену, в начале семидесятых на обратном пути уже почти никто не лез на высоченный крутой склон морены - шли донизу по леднику. В конце же семидесятых в обе стороны стало гораздо выгоднее ходить только по леднику. Так действует глобальное потепление. Безенгийский ледник оказался особо чувствительным к этому явлению. Жаль его, но на окружающих его грандиозных стенах льда должно хватить еще не на одно поколение альпинистов.

Жаль еще, что современные маршруты подходов перестали проходить через Миссес-Кош. Это удивительно уютная зеленая поляна в моренном кармане, на которой обычно располагались базовые лагери экспедиций в те далекие времена, когда  чтобы попасть в этот район требовались караваны ишаков и челночные переноски грузов в рюкзаках. Но Миссес-Кош не просто уютная поляна, это и мемориальное место, священное для всех альпинистов. Два валуна, возвышающиеся в шелковистой траве, покрыты мемориальными досками с именами и портретами погибших в горах восходителей. Рядом с камнями несколько могил. Сначала здесь увековечивали только жертв безенгийских гигантов, но потом появилось и несколько досок и в память альпинистов, погибших в других горах, но тех альпинистов, которые много ходили в Безенги и особенно любили этот район. Про Миссес-Кош сложена песня, начинающаяся такими куплетами:

«В Миссес-Коше стоит тишина,

Гасит звуки цветочный ковер.

Безенгийская чудо-стена

Да бездонного неба простор.

В Миссес-Коше два камня стоят,

А на них имена - имена …..

Это снова поставила в ряд

Свой запрет ледяная стена.

      ………………………………

В 1960 году в Безенги уже был лагерь, который появился всего годом раньше. Он еще не был благоустроен. Из «капитальных» строений была лишь учебная часть, жиденькая столовая и склад снаряжения. Все участники и инструктора, включая начспаса, жили в палатках. Лагерь работал в общем как база для экспедиций. Все сборы приезжали с собственными инструкторами и частично с собственным снаряжением, хотя основным базовым, походным и спасательным снаряжением обеспечивал лагерь. Автомобильная дорога не доходила до лагеря примерно 12 километров. На этом участке грузы перебрасывались караваном ишаков. Дорога оканчивалась почти сразу за балкарским селением Безенги в районе сада и сенокосных лугов местных жителей. Сначала бывали столкновения с ними, так как альпинисты, сойдя с автобуса или грузовика, перед началом пешего пути норовили расположиться на травке, не думая по простоте своей о том, что эта мягкая травка на ровной полянке не сама собой так выросла. Каждый такой луг в горах - это плод тяжелого труда по уборке бесчисленных камней и облагораживанию почвы, а выросшая трава - жизненно необходимая драгоценность. Но все это было быстро улажено, и мир был восстановлен, тем более что альплагерь все-таки и давал местным жителям дополнительный заработок.

Начальником сборов был назначен Виктор Васильевич Жирнов. Это была яркая личность, человек нестандартной судьбы, хотя во многом его жизненный путь был и обычным для его поколения. Я с ним впервые познакомился на этих сборах, и с тех пор мы с ним стали друзьями, хотя и не очень близкими из-за слишком большой разницы в характерах и темпераментах. Но это человек, которого я глубоко уважаю и люблю.  

В то время Жирнов работал на ГОМЗ-е (потом ЛОМО), где занимался отладкой крупных уникальных оптических приборов. Он был рабочим высшей квалификации и одновременно учился вечером в оптико-механическом техникуме. И при всем этом активно занимался спортом и был мастером спорта и инструктором альпинизма. А начиналась его трудовая жизнь в суровые годы войны. Война застала его подростком детдомовцем, учившимся в ремесленном училище. Он был из тех детей войны, которые работали наравне со взрослыми, точили корпуса артиллерийских снарядов, встав на перевернутый ящик, чтобы дотянуться до станка. Наверное тогда заложились основы его упорного и волевого характера благодаря которому ему удалось достигнуть в жизни многого, там, где почти любой на его месте опустил бы руки.

Дальнейшая его жизнь - яркая иллюстрация уродства советской системы, которая заставляла биться головой об стену там, где нормально можно было бы идти вперед по столбовой дороге. Вскоре после того 60-го года Жирнов кончил техникум, и его поставили мастером на том участке, где он работал рабочим. Но он решил не останавливаться на достигнутом и продолжил свою вечернюю учебу в институте. Однако работа мастером оказалась совсем не тем, чем она является в нормальном обществе. Виктор рассказывал мне позже: «Когда я был рабочим я получал в среднем 250 рублей в месяц и «делал ручкой» ровно в 6 часов вечера, а за сверхурочные, если было очень надо, получал вдвое. Теперь, будучи мастером, я имею ненормированный рабочий день, который выливается в ежедневные задержки на работе на 1,5-2 часа. Раньше я делал свое дело, а на остальное плевал, теперь на мне лежит ответственность за участок, я должен исправлять чужие огрехи, собачиться со смежниками, тратить нервы. И за все это получать твердый оклад 180 рублей! Раньше я был король, гегемон, попробуй тронь, теперь - я уже служащий со всеми вытекающими отсюда последствиями. И ведь вся моя рабочая квалификация осталась при мне, да еще я получил специальное образование. А кончу я институт… Начинающим инженером я стану получать 120. И плевать им на все мои заслуги и умения». Чтобы мало получать надо долго и упорно учиться…

Главное даже не в том, что денег мало, но в унижении. И Жирнов принял решение оставить завод и стать профессиональным инструктором альпинизма. И он перешел на вновь открывшийся факультет, называвшийся, кажется, факультетом технической педагогики или что-то в этом роде, готовивший преподавателей для техникумов и ПТУ, дававший педагогическую квалификацию. Через много лет, я его спрашивал: «Витя, а ты не жалеешь, что оставил завод, свою прежнюю работу?» - «Жалею» - отвечал он - «если бы со мной поступали как с человеком, не ушел бы никогда». Работу свою он любил и делал ее хорошо, но его просто вытолкнули с родного производства: не старайся! Не высовывайся! Вот одна из причин, почему наш социализм вчистую проиграл капитализму в экономическом соревновании. А альпинизм, правда, приобрел отличного инструктора-профессионала.

Подготовка к сборам началась уже с осени. Первая задача - подобрать инструкторов-тренеров, затем произвести отбор участников и затем позаботиться о хозяйственно-материальной стороне дела. В число инструкторов вошли лучшие молодые силы «Труда». Конечно, это была не такая молодежь, как в «Гвандре» в 1955 году, но и не старшее поколение. 32 года начальнику Жирнову и около 30 - тренерам. В число тренеров попал и я. Не совсем заслуженно. Я был самым, пожалуй, молодым и малоопытным в нашей команде. Хотя я и имел уже в активе первовосхождение 5Б и несколько пятерок А, но разряд у меня был по-прежнему второй. Потом, позже, Жирнов сказал мне, что, подбирая тренеров, учли мои материальные затруднения: было известно, что участником я бы не поехал, не потянул бы расходов и необходимости брать довольно много отпуска за свой счет без инструкторской зарплаты. А такого перспективного «кадра» оставлять за бортом сборов не хотелось.

Отбор участников производился в какой-то мере по спортивному принципу - наиболее подготовленные, - но все-таки не совсем. Во многом работал «гамбургский счет» и экспертные оценки, личное мнение тренеров, рекомендации товарищей. Все-таки альпинизм командный вид спорта, и возможности и безопасность такой команды зависят не только от индивидуальной силы каждого участника. Нужно, чтобы человек, с которым ты идешь на сложный маршрут, был «свой», надежный психологически. В целом, хотя желающих было и больше, чем вакансий, но не слишком намного, отбор прошел достаточно спокойно, ко всеобщему удовлетворению.

В подготовке снаряжения во главу угла была поставлена «проблема пуха». Этим с великим энтузиазмом занимался Андрей Тимофеев. Легкие и теплые пуховые спальные мешки и костюмы не входили тогда в набор стандартного снаряжения, выдаваемого в альплагерях; в очень небольшом количестве в некоторых старых лагерях оставались только довоенные спальные мешки на настоящем гагачьем пуху, а пуховок не было вообще. Было решено с помощью общества «Труд» пошить для всех участников мешки и куртки, частично за счет участников, частично за счет общества. Но главное было не в стоимости этого снаряжения, главная трудность была в том, что пух, как и многое другое, относился к, так называемым «фондируемым материалам». Деньги тут были дело десятое - главное получить фонды. Вот их и удалось пробить с помощью спортивного общества, напирая на оборонное значение альпинизма. Затем - получение пуха на фабрике «пух-перо» в Апраксином Дворе, добывание пухонепроницаемого материала и заказ в ателье. Получить пух - это было очень большое и трудное дело.

И, наконец, мы в горах. Мое отделение четыре человека, я пятый. Участники: Эрик Антипенко, Миля (Эмилия) Елистратова, Изя Литвак и ………(забыл!) - Елистратову наши шутники любили называть Километром, приближенно переводя ее уменьшительное имя в метрическую систему. Все это были сильные, спортивные альпинисты, не много уступавшие мне по квалификации, но все со своими особенностями. Особенности Литвака привели его в конце - концов к конфликту с остальной группой и к тому, что на следующий год он не попал на очередной Безенгийский сбор Ленинградского «Труда».

Первый тренировочный и акклиматизационный выход запланирован всем составом сбора в верховья ледника Мижирги, на третью ступень ледопада на так называемые «ночевки 3900». Оттуда два восхождения 3-й категории сложности - Уллу-Ауз 3А и Кундюм-Мижирги 3Б. Задача не простая, особенно ночевка на 3.900 при отсутствии адаптации к высоте в этом сезоне. А перед этой ночевкой необходимо было преодолеть с тяжелыми рюкзаками ледопад Мижиргийского ледника, главная - вторая - ступень которого по сложности превосходит последующие восхождения третьей категории. Бесконечные зигзаги среди трещин, преодоление ажурных мостиков, лабиринты сераков с крутыми спусками в трещины и подъемами на передних зубьях кошек. Потом мне много раз приходилось преодолевать этот ледопад, и поражали огромные различия в рельефе и трудности прохождения в разные сезоны. 1960 год был сравнительно спокойным, а, например, в 1971 году ледопад был почти непроходим, требовал таких усилий, что многие предпочитали обходить его через соседнюю вершину, набирая и теряя лишние почти полкилометра высоты.

После огромной, разорванной второй ступени ледопада следует третья, невысокая и некрутая ступень, которая расслабляет и притупляет бдительность, но на самом деле тоже не проста. Опасность ее в том, что там все трещины закрытые, и закрыты они хорошо. Именно здесь, идя развязанным, я провалился сквозь снежный мостик, но, к счастью повис на рюкзаке и расставленных руках. Ноги болтались в пустоте, не касаясь не только дна, но и стенок. С великой осторожностью я выбрался на поверхность, но страху натерпелся. Очередной пример везения.

Начали ставить палатки. Ночевки не очень благоустроенные, из-под снега выступают осыпные участки, но они довольно круто наклонные, нужно строить площадки. Это нелегкая и кропотливая работа - ледорубом, руками, ногами… А это первый выход на такую высоту. Кислорода не хватает, дышится тяжело, мышцы слушаются плохо, голова как пивной котел - ударяешь ледорубом по льду, а отдается гулом и болью голове. И вот здесь впервые проявился Изя Литвак. Все работают, не покладая рук, каждый старается сделать больше, ищет, где бы приложить свои силы с наибольшей эффективностью, Изе деваться некуда, и он тоже принимает посильное участие - подходит, не спеша, то с одного, то с другого бока и начинает потихоньку подгребать щебенку ногой, плотно засунув обе руки в карманы. Наконец, кто-то из активных работников задевает его ледорубом, и Изя, схватившись за задетое место, слегка стонет и немедленно смывается как бы за медицинской помощью.

Когда он возвращается, палатка уже стоит, но благоустройство продолжается, и примус только собираются разводить. Изя, окинул глазом панораму лагеря, заметил, что кто-то нас опередил и там уже вот-вот закипит чаек и обращается ко мне (тренеру): «Ну, мне тут сейчас делать пока нечего, пойду я схожу в гости к соседям». Я отвечаю: «Нет, Изя, постой! Еще работа есть. Надо еще построить ветрозащитную стенку, чтобы палатку так не трепало. Бери-ка камушки и давай». Я этим делом уже начал заниматься. «Да, зачем» - отвечает Изя - «и так хорошо». - «А если ветер усилится?» - «Ну, тогда и будем укреплять». И опять хочет направиться к соседям. Тут я уже распорядился в приказном тоне: «Бери камень, и - вперед». И Изя нехотя принялся за работу, всем своим видом показывая, что занимается дурным, никому не нужным делом. Он укладывал один камень на каждые мои два, но все же был вынужден работать, пока стенка не была построена. А ведь он был не новичок. Он имел почти ту же спортивную и ту же инструкторскую квалификацию, что и я. Он, конечно, представлял себе и полезность ветрозащитной стенки, и полезность работы, как таковой, для быстрейшей высотной адаптации, и физически, по уровню тренированности был самым сильным в группе, но уж очень хотелось выехать на чужом горбу.

Противоположностью Изе был Эрик Антипенко. Он всегда тяжелее других переносил высотную адаптацию, его больше мучили головные боли и тошнота, но он, зная, что только работа может тут помочь, стиснув зубы, с зеленым от подступающей тошноты лицом брался за самое трудное, старался ухватить и притащить самый тяжелый камень, старался переломить свой непокорный организм.

С этой ночевки мы совершили по два троечных однодневных восхождения на вершины Уллу-Ауз высотой почти 4700 м и Кундюм-Мижирги  высотой выше 4500 м. Три ночевки подряд на 3900 с восхождениями выше 4500 были прекрасной тренировкой, и в дальнейшем даже Эрик не жаловался на высоту. «Тяжело в ученье - легко в походе». Но ученье вымотало нас изрядно. В дополнение, всем желающим участникам была предложена возможность возвратиться не по леднику Кундюм-Мижирги, как мы шли сюда, а другим путем - через перевал Уллу-Ауз и по ущелью Думала. Этот путь был технически проще, но гораздо длиннее, с лишним набором высоты к перевалу и с лишней потерей высоты при спуске по ущелью Думала. Это ущелье впадало в Безенгийское гораздо ниже лагеря, так что на финише оказывалось несколько километров подъема, что особенно тяжело и физически и морально. Большую часть тренеров-инструкторов и меня, в том числе обязали возвращаться кратчайшим путем, так как для них была работа в лагере. Так что мое отделение пошло через Думалу без меня.

Круговой поход после всех тренировок на 3900 и выше оказался очень тяжелым. Отряд растянулся по тропе, и финиш похода сильно напоминал отступление наполеоновской армии из России в 1812 году. Но все же отделения держались компактно. Только от нашего оторвался Изя. Он прибежал шустро и сообщил, что все остальные скоро подойдут. Остальное наше отделение подошло лишь через 3 часа после Изи, ругая его при этом последними словами. «Самый сильный, с самым малым грузом, бросил ослабевших, не взяв лишнего килограмма даже у девушки - побежал скорее к еде и теплу!» А Изе все как с гуся вода. Он с чувством объяснял всем, что он бежал в лагерь, исключительно думая о товарищах, для того, чтобы позаботиться о горячем чае для них, и изображал великую обиду, что его не понимают. Так старался для людей, а его за это вместо благодарности - кроют всякими словами.

Авария на Джанги-Тау

Следующее восхождение уже серьезное - Джанги-Тау Восточная по контрфорсу - 4Б. Тут мы сделали финт (с согласия начальства) - разделились на две группы, чтобы обеспечить руководство Миле Елистратовой. Тогда руководство засчитывалось при восхождении в тройке, но среди руководимых не должно было быть более квалифицированных, чем руководитель. В итоге мы с Изей отделились двойкой, а остальные трое пошли под руководством Мили. Строго говоря, нужен был день разрыва, но мы в нарушение пошли вместе, хотя и выпустили тройку вперед и не мешали ей двигаться совершенно самостоятельно.

К часу первого дня на маршруте мы прошли половину контрфорса, уже было ясно, что успеем дойти до стандартных ночевок на плече, и тут случилось ЧП. Первой шла Миля, за ней Эрик. Миля прошла не очень аккуратно, и веревка за ней столкнула небольшой камушек, поменьше кулака, но с острыми краями. Камушек, пролетев всего метра три, подпрыгнул и рикошетом зацепил Эрика по лбу. Тогда еще каска не была обязательным предметом снаряжения альпиниста, и такой ерундовый камень умудрился рассечь Эрику лоб острым краем. При каске он бы его и не заметил, а тут кровь брызнула, стала заливать глаза, все перепугались и Эрик, прежде всего. Первым в двойке шел я, и по какой-то счастливой случайности (это не было нормальной практикой) у меня прямо в кармане штормовки оказался индивидуальный перевязочный пакет. Уже через пять минут Эрик был туго перевязан, кровь остановилась, но остановились и мы, так как Эрик идти психологически пока не мог. Да и мы побаивались: а вдруг все-таки сотрясение, у него будет кружиться голова, да и вообще? В итоге мы прямо тут на мало-мальски приемлемой площадке поставили палатку и решили встать и на ночевку - очухаться и посмотреть, как себя будет чувствовать Эрик.

Мы были впятером с одной палаткой и при двух спальных мешках - у меня и Изи, так как наши мешки были самые легкие. Предполагалось, что остальные лягут в середине и накроются всеми пуховками. Наш незапланированный бивуак был не очень комфортабельным. Палатку мы поставили пониже и пошире и легли поперек. Свой спальник я отдал пострадавшему Эрику, и положили его к стенке, а Изя в другом мешке лег с другой стороны - у входа. Как только, хорошо отдохнув и подкрепившись, мы заняли свои спальные места, Изя начал тихонько ныть: «А холодней-то всех будет мне. Вход не застегивается до конца, а спальник у меня тонкий». Через десять минут опять: «А холодней-то всех будет мне….» Наконец, более эмоциональная Миля не выдержала - швырнула Изе его пуховку сказала: «На, Изя, и заткнись! Надоело твое нытье». Изя молча принял пуховку и тут же заткнулся.

На другое утро мы приняли решение тройке спускаться вниз. Эрик честно признался, что хотя он и чувствует себя нормально, но все же не готов идти вверх. Мы же с Изей пошли. Дело в том, что мы несли заброску для одной из наших групп, планировавшей траверс части Безенгийской стены и сочли, что это обязательство надо выполнить. Мы пошли вверх налегке, рассчитывая в любом случае вернуться в этот день к палатке.

Мы были сильны, маршрут не очень сложен, так что путь наверх прошли быстро, заброску оставили на вершине и начали спуск. И вот тут с нами случилось приключение. В верхней части после плеча, где располагалось стандартное место для ночевки, путь проходил по снежно-ледовому гребню, посреди которого возвышался, так называемый «острый жандарм». На пути вверх он представлял собою несложную, но крутую десятиметровую скальную стенку, которую в обратном направлении проходили дюльфером. Подойдя к спуску, я повесил дюльфер на старом крюке с петлей. Воспользовавшись старым крюком, я нарушил правила безопасности, надо было крюк перебить. Но крюк был здоровенный, горизонтальный и забитый в горизонтальную трещину, так что при спуске работал на изгиб – нагружался в перпендикулярном своей плоскости направлении. Я начал спуск, привычно вначале осторожно нагружая крюк, а потом и ускорил движение и вскоре удобно встал на пологой ледовой площадке. У нас была короткая, не стандартная тридцатиметровая веревка, и после спуска по двойной веревке мне ее немного не хватило, чтобы уйти за перегиб и организовать вполне надежную страховку. В рюкзаке у меня был еще шестидесятиметровый репшнур, который я мог подвязать к веревке, сложив вдвое, но я этим пренебрег и, таким образом еще раз нарушил правила.

Изя, несмотря на предупреждение, что крюк старый, не стал осторожничать и, резко откинувшись назад, сел на дюльфер сразу у крюка. Нагруженный рывком вдоль оси, крюк вырвался, и Изя полетел вниз. Стремительно пролетев мимо, он ударился о склон ниже и мощным рывком сорвал с места меня. Мы полетели с гребня на север, где почти двумя километрами ниже лежал Безенгийский ледник. В результате рывка я полетел по воздуху, обгоняя заторможенного тем же рывком Изю, и пятнадцатью метрами ниже него (длина соединявшей нас двойной веревки) ударился о склон и рванул Изю, который проделал тот же тридцатиметровый полет через меня. Так мы и прыгали как мячики, соединенные веревкой. После первого рывка я успел инстинктивно сгруппироваться, убрать конечности и голову, но все же удары были хотя и не смертельны (пока), но чувствительны. Я знал откуда и куда мы падаем, так что отчетливо понимал, что шансы уцелеть практически равны нулю, но страха, помню, не было. Было только огромное удивление, что я все еще продолжаю что-то чувствовать. Испугаться я просто не успел.

Вместе с нами покатилась по склону небольшая лавинка, и вдруг в какой-то момент движение замедлилось. Я почувствовал, что уже не прыгаю по склону, а медленно еду вместе с массой снега, который тащит меня с непреодолимой силой и душит. Как в кошмарном сне: не можешь ни вздохнуть, ни крикнуть, ни пошевелить рукой или ногой. И вот тут стало страшно… Я стремился перевернуться на живот и вцепиться в склон, но не мог, и не мог вздохнуть. И тут я отчаянно заматерился, молча, про себя, и вдруг задвигался. Могучее оружие пролетариата придало мне сверхъестественную силу. Я перевернулся, распластался, и остановился. Поднимаю голову - она поднимается! Надо мной лишь каких-нибудь 15 сантиметров снега. Душила меня, как потом стало ясно, в основном захлестнувшаяся вокруг шеи веревка; потом еще много дней я ходил со «странгуляционной бороздой» на шее. Оглядываюсь, и вижу в пятнадцати метрах ниже по склону, на натянутой веревке своего напарника, а в двух метрах за ним обрыв - край висячего ледника. Еще бы два метра и - больше ста метров свободного падения до крутых «бараньих лбов». Тут я понял, что в матерщине все же что-то есть, но одновременно мне стало ясно, что это оружие нужно применять только в таких исключительных случаях. Чтобы не притупилось.

Изя, когда я его увидел, уже почти встал на ноги. Я заорал: «Ложись!», и он лег. Мне было страшно: а вдруг снег вместе с нами снова поползет, и - конец? Мы пролежали минут пять, приходя в себя и убеждаясь, что все неподвижно. Затем поднялись на ноги и медленно пошли вверх, к ближайшим скалам, которые смутно виднелись сквозь туман. Только подойдя к скалам и взявшись за них руками, мы смогли расслабиться.

Сколько мы пролетели и где сейчас находимся, мы не знали - вокруг туман, идет снег. Идти вверх, в никуда, по снегу, по пути падения страшно - а вдруг лавина? И очень круто, и нет надежной страховки. Я решаю лезть по скалам, которые хотя и крутые и обледенелые, но проходимые, и туда можно бить крючья. Вышел на тридцатку, попросил Изю подвязать репшнур, прошел еще метров десять, вижу - скала уходит все также круто вверх, конца не видно, а уже темнеет. Быть застигнутым темнотой на отвесе без снаряжения слишком рискованно. Решаю спускаться вниз и устраиваться на «холодную ночевку» в более удобном месте - в рантклюфте. Спустился я, кстати, по двойной веревке, забив и оставив в скале тот самый старый крюк, который не удержал нас на остром жандарме.

Я, вообще, человек от природы нерешительный, люблю рассуждать и советоваться, не люблю командовать, но здесь я ощутил полную меру персональной ответственности, у меня не осталось ни колебаний, ни попыток  на кого-то что-то переложить, даже мыслей таких не возникло. На уровне подсознания я чувствовал в себе силу и способность справиться с ситуацией и то же чувствовал и мой напарник и не пытался проявлять инициативу. Вот такими моментами ценен спорт, как модель жизни. Хотя причина здесь и неприглядная, критическая ситуация - результат собственных грубых ошибок (что тоже свойственно не только спорту).

Ранклюфт - это трещина, возникающая в результате протаивания фирна у кромки скальной стенки в сочетании с некоторым сползанием фирново-ледовой массы. Здесь она была не глубока - метра 2-3 и не широка, так что могла служить хорошим укрытием от ветра, но снежок нас посыпал. Высота над уровнем моря около 4700 метров. Из одежды у нас были лишь штормовые костюмы и у Изи довольно тощая пуховка, а у меня тоже не очень толстый шерстяной свитер. И все это было пропитано снегом. Из еды - по стограммовой шоколадке за пазухой. Предстояло провести в рантклюфте примерно десять часов. Мы организовали ночевку так. Положили на снег два рюкзака и сели на них спинами друг к другу. Работая прессом и спиной, мы по очереди наклонялись то туда, то сюда, так что спины терлись друг о друга. По прошествии некоторого времени, когда начинали замерзать ноги в отриконенных ботинках, мы вставали и начинали делать отмашки то одной, то другой ногой, пока кровообращение в пальцах полностью не восстанавливалось. Затем снова садились. И так всю ночь с редкими кратковременными отдыхами. И нам удалось провести ночь без потерь, без признаков обморожений.

Утром появилась видимость, и нам стало ясно, что надо выходить все-таки по пути падения, так что мы этот путь весь просмотрели, прощупали и промерили веревкой - падали мы 250 метров. Первые 90 метров очень крутой, почти отвесный фирновый сброс, а потом постепенно выполаживающийся примерно до 30 градусов покрытый снегом висячий ледник, на котором мы в конце-концов и остановились. Под начало сброса мы подошли, вытаптывая ступени в снегу, а дальше начинался твердейший фирн, который трикони лишь царапали, а ледоруб втыкался лишь на длину штычка. В то же время это был не лед, и ледовые крючья не могли бы обеспечить страховку, да их у нас и не было. Остался один выход - рубить ступени, настолько надежные, чтобы уменьшить вероятность срыва до минимума и идти все 90 метров на нижней страховке, связав нашу тридцатку с шестидесятиметровым репшнуром.

Я пошел вперед и рубился без передыху ровно четыре часа. Когда вылез на гребень, спустился на другую сторону на метр и воткнул ледоруб по головку, наконец, впервые за полторы суток расслабился. «Страховка готова! Пошел!» И Изя тронулся вверх. На верхней страховке по готовым ступеням он шел почти те же четыре часа - тоже уже расслабился. А я еле выбрал веревку: каждую минуту я ловил себя на том, что засыпаю, прямо тыкаюсь носом в снег.  Солнышко так пригревало… Огромным усилием воли приходилось как-то взбадривать себя. А раньше – ничего, ни в одном глазу, вот как умеет организм сам себя мобилизовывать!

Выбравшись на гребень, мы двинулись вниз. Дошли до оставленной палатки, собрали ее и - дальше. Уже довольно поздно спустились на ледник, пересекли его, и только на тропе, идущей по морене, вспомнили о шоколадках за пазухой. Полторы суток у нас во рту не было маковой росинки, но про еду и даже про питье мы не вспомнили - не до того было. В лагерь пришли вовремя, срок контрольный не нарушили, и все обошлось. Только мой хилый организм все-таки отреагировал простудой - я долго чувствовал себя не очень хорошо и сильно кашлял. Была у меня и психологическая реакция, но она проявилась только на одном, очередном, восхождении и заключалась в том, что мне было трудно выпустить вперед участника, я не доверял никому и весь стенной маршрут 5А категории прошел первым. Видимо это было результатом того, что не я сорвался (хотя и была моя вина в недостаточной страховке), а меня сдернули.

Одновременно чему-то я явно и научился. На этой очередной горе, пике Панорамном по ЮЗ стене, в одном месте я вышел вверх на полверевки и забил крюк. Шедшая со мной в связке Миля, услышав звон крюка, тут же закричала, что идет, и уже двинулась было. Пришлось ее осаживать, запрещать движение, так как этот крюк был не очень хорош. Пройдя еще пару метров, я забил надежный крюк и стал Милю принимать. Она пошла на верхней страховке небрежно и тут же сорвалась. Плохой крюк вылетел и она повисла на хорошем. Пример образцово-показательный. Мне впечаталась разница между хорошим и плохим крюком, и я постарался ее довести и до моих участников.

 Дальнейшие восхождения и судьба сборов МГУ

 Между роковым восхождением на Джанги-Тау и восхождением на Панорамный интервал оказался изрядным, и связан он был со спасаловкой, в которой мне не пришлось фактически принять участия из-за моей простуды и кашля. С гребня Гестолы улетела с карнизом тройка МГУ-шников. Так что это были не столько спасательные, сколько поисковые работы - искали трупы. После падения с полуторакилометровой стены уцелеть было невозможно. Не нашли никого. Тела явно залетели с лавиной в огромный бергшрунд. Внутри него полазали спасатели с риском для жизни ввиду продолжающихся лавин, но в огромных массах снега ничего не нашли. Риск был не малый, и даже просто разгуливая в районе поисков. В первой же группе, которая, оказавшись поблизости, устремилась на помощь один из альпинистов едва не погиб. Это был Саша Колчин, который умудрился провалиться в трещину. Группа Ленинградского Спартака шла мимо, вверх по леднику, направляясь на Северное ребро Шхары, когда встретила уцелевшего участника пострадавшей группы. Ребята, оставив лишние вещи, налегке, как шли, почти раздетые в максимальном темпе устремились к Гестоле. Уже вблизи Гестолы они шли не связанные по открытому леднику с заметенными снегом трещинами. Сильно уставший Колчин наступил на снежный мост и провалился вместе с ним. Мост заклинило на глубине 18 метров, и Колчин, шедший в одних трусах, был вбит выше пояса в мгновенно уплотнившийся снег. По счастью у него сломался ледоруб. Обломком он стал вырубать себя (длинным ледорубом в узкой щели он ничего не смог бы сделать). Ему кинули веревку, и он обвязался. Когда снежная пробка была уменьшена, ее остатки ушли куда-то в глубину, и Колчин повис на веревке. Он был цел, несмотря на изрядный полет, но в трусах! Он почти отдал богу душу от холода, пока его достали. Спас его только полный стакан спирта, который влили в него перед тем, как закутать в несколько пуховых мешков. С тех пор Колчин приобрел кличку «Бергшрунд». На следующий день он уже принимал участие в поисках упавших альпинистов.

 Разбор показал грубые тактические и технические ошибки в группе МГУ, которые и привели к фатальному исходу. Очень поздний выход на маршрут привел к тому, что на самом опасном участке карнизного гребня оказались где-то между двумя и тремя часами дня, и к этому добавилось неграмотное движение по гребню близко друг к другу с веревкой частично собранной в кольца. В основе тактического просчета лежали события, имевшие место еще во время подготовки к выходу. В лагере кончился бензин для примусов, и группа не смогла получить его накануне выхода. В день выхода бензин подвезли, но в ожидании его выход задержался часов на пять против плана. В результате первая ночевка была не под началом маршрута на перевале, а внизу в зеленом моренном кармане. На следующий день - выход с низкой ночевки, и на гребне - усталые и с большим запозданием. По-хорошему, надо было просто лишний день затратить на короткий переход - с зеленой ночевки перейти на перевал под гребень и снова заночевать. А дальше выйти до рассвета, спокойно и надежно. Но спортсмены спешат… Жалко дня. Это как на перекрестке под остаток желтого и даже под красный свет…

Этот пример с цепочкой тактических ошибок, начавшихся с нерасторопности завхоза лагеря, не позаботившегося своевременно о бензине, очень любил позже приводить в своих лекциях в школе инструкторов Виктор Васильевич Жирнов, который был начальником нашего сбора  и очень внимательно следил за подобными штучками. Однако, со спортсменами МГУ такой случай был не первым, и в этот сезон он оказался также и не последним, что заставило позже разбираться более детально со всем стилем работы их альпинистской секции.

Смена приближалась к концу. Все ведущие спортсмены и, прежде всего, тренеры сборов подошли к главным своим маршрутам. Наши заявили на чемпионат СССР траверс Восточной и Западной Мижирги с подъемом по новому пути, МГУ-шники - траверс Северного Массива от Коштан-тау до Дых-Тау. В нашей команде были заявлены все тренеры, в том числе и я. С запасом. Но кто-то должен был на последнем восхождении вместо чемпионата повести команду участников на первую пятерку - А. В конце-концов им оказался я. Я не очень сопротивлялся, так как у меня еще не совсем прошел кашель, да и совесть как-то колола - после такой ошибки и падения с горы как-то неловко настаивать на своей кандидатуре в чемпионат.

Наши тренеры в итоге хорошо прошли свой маршрут и получили в чемпионате «бронзу», а я с группой (другой, не той с которой работал всю смену), все участники которой шли на пятерку впервые, вышел на траверс Главной и Восточной вершин Дых-Тау. Подъем на Главную происходил по классическому пути с выходом на перемычку между Дых-Тау и Миссес-тау. Подход под маршрут проходит через поляну Миссес-Кош и четыре или пять имен на камнях поляны принадлежат погибшим именно на этом маршруте. Последними за год до нас были двое литовцев Акстинас и Меляускас. Все погибшие погибли при выходе к перемычке, сметенные влажными лавинами. Первопричиной у всех была одна тактическая ошибка - поздний выход. Подъем происходил по южному склону, по снегу, лежащему на льду. К полудню снег начинал раскисать и переставал держаться - движение альпинистов вызывало лавину. Ситуация хорошо предсказуемая, но задержки на биваке продолжаются, и русский «авось успеем проскочить!» непобедим.

Мы настроились очень серьезно и вышли со стандартных, так называемых «Русских ночевок» очень рано, даже чересчур рано, так как снег еще не успел как следует схватиться морозом после теплого дня, и мы побаивались как бы не вызвать лавину внизу вечером. Вышли мы в 1 час ночи. Но снег стал совсем крепким уже к двум часам, и мы на кошечках быстро и легко поднялись наверх и были на перемычке в 6 часов утра. Выйдя так рано, мы прошли по гребню мимо стандартного места ночевки, и заночевали совсем недалеко от вершины на высоте около пяти тысяч метров над уровнем моря. На следующий день мы поднялись на Главную вершину, спустились на перемычку перед Восточной и поставили палатку. Восточная вершина высилась над нами монолитной скальной башней, отвесной и даже слегка нависающей. Для подъема на нее надо было спуститься метров на семьдесят и обойти по полке «за угол», где подъем был проще, хотя и тоже не прост. Восхождение на Восточную башню потребовало от нас пяти часов напряженной скальной работы. Спуск на следующий день происходил по кулуару на юг спортивным способом от крюка к крюку. Крючья с петлями были набиты давно, но мы их тщательно проверяли и частично перебивали по моему настоянию. На этом восхождении я уже, как и полагается, в основном, давал работать участникам. Однако все же не все мы делали как надо и тут. Следовало не только перебивать крючья, но и менять спусковые петли, так как, провисев на солнышке год, капроновая петля теряет больше половины своей прочности и может порваться при рывке. Мы из двадцати петель сменили хорошо, если четыре самых потрепанных - жалко было дефицитного репшнура, да и не было его у нас в достатке. Но все прошло благополучно, и спустились мы достаточно быстро, хотя и пришлось еще раз заночевать внизу, недалеко от ледника.

На перемычке мы оставили небольшую двухкилограммовую продуктовую заброску, которую занесли по просьбе руководителя сборов и команды МГУ Толи Нелидова для их траверса, заявленного ими на первенство СССР. Заброской Толе воспользоваться не удалось. Когда мы спустились и пришли в лагерь, мы узнали, что на их сборе опять произошла авария. На этот раз улетела вниз и разбилась двойка вспомогателей, поднимавшаяся (попутно также занося заброску) на вершину Мижирги по маршруту 5А.

Второе такое ЧП на одном сборе заставило прекратить всю его деятельность. Как мрачно пошутил один из лагерных инструкторов, член спасотряда и комиссии по расследованию несчастного случая «вас уже осталось всего на два выхода». Случай действительно беспрецедентный: две аварии с пятью трупами, в обоих случаях гибли связки, что говорит об отсутствии эффективной страховки. Секцию МГУ сурово наказали, запретили на время проведение самостоятельных мероприятий, а Толю Нелидова дисквалифицировали полностью - до новичка. Потом упорный Толя снова выполнил норму мастера спорта, но судьба не отпустила его - в очередной аварии он сильно поморозил ноги, и ему были ампутированы по полступни на каждой ноге. Он снова вернулся в горы, но уже только работал тренером, с трудом совершая лишь самые простые восхождения. За что-то горы мстили ему…

Сборы кончились. Мы в группе провели окончательный разбор всех наших занятий и восхождений, покритиковали друг друга, постарались сделать выводы на будущее, как жить дальше, как ходить по горам. Я, уже облеченный обязанностями и авторитетом тренера, делал выводы и подводил итоги как мог. Главная проблема был Изя. Техника и тактика - дело наживное, этому учимся и растем над собой, а вот всякие моральные качества, которые закладываются воспитанием в нежном возрасте, поддаются исправлению труднее. Товарищи высказали Изе свое мнение о нем в лицо резко и нелицеприятно,  я сказал то же в более сдержанной форме, и на общем разборе и в беседе с глазу на глаз. Но он, похоже, так ничего и не осознал, он вроде бы вполне искренне считал, что он очень хороший, совсем не эгоист, а наоборот альтруист, изо всех сил заботящийся о своих товарищах, но вот кто-то когда-то приклеил к нему ярлык эгоиста, увиливающего от всякой работы и пытающегося проехать на чужом горбу, и теперь он с таким ярлыком и ходит. А он хороший и не в чем не виноват, только доказать это никому не может. В итоге я посоветовал Изе еще на досуге подумать о причинах такого к нему отношения и сказал, что лично с ним больше на гору не пойду в одной группе. То же заявили и остальные.