|
ЛЕОНИД НАУМОВИЧ ЗЕМЛЯК (1928-1966)
Сергей Пимкин,
военный летчик-инструктор,
кандидат технических наук,
КМС СССР.
Долго думал, с чего начать рассказ о Лёне Земляке?
Ведь прошло 36 лет со дня его гибели в горах на
спасработах. Сказать хочется и надо много, а
реальная возможность появилась только сейчас.
Почему надо? Он не был ни мастером спорта, ни
профессором, ни, тем более, академиком или большим
начальником. Но ведь Семён Михайлович Керш тоже не
имел больших и даже средних регалий в альпинизме и в
других сферах, которыми почему-то принято гордиться и
на которые указывать рядом со своей ФИО. Тем не менее,
мы просто обязаны помнить, и помним таких как С.М.
Керш, Л.Н. Земляк и других, подобных им людей.
Почему?
Хорошо на этот вопрос ответил, пожалуй, ректор ЛИТМО
Г.Н. Дульнев, когда мы собрались в комнатке у вдовы
Лёни - Розы Алексеевны Земляк на «сороковины» после
гибели её мужа. Вот что он сказал (запомнил почти
дословно):
– Известный русский писатель А.М. Пешков (он же –
Максим Горький) как-то изрек, что человек не зря
прожил жизнь, если он вырастил дерево, написал книгу и
родил сына. Лёня ничего этого не сделал. У него дочь,
он не писал книг и даже рассказов, а деревья он в
основном рубил – на дрова и только сухостой. Но он
обладал качеством, которое далеко не каждому дано и
которым далеко не каждый хочет обладать. Лёня Земляк
стремился каждого, с кем его сводила судьба, сделать
хоть немного лучше и никого не обидеть.
 Это
не значит, что Лёня был соглашателем или как любят
говорить некоторые интеллектуалы - конформистом.
Красавец – рослый решительный мужественный – хорошо
играл на гитаре и пел. Образец мужчины и при том -
такие свойства души! Иными словами - Лёня был
добрым, но его доброта была активной и честной,
облагораживала людей, с которыми он общался. А общался
он со многими потому, что каждый сезон работал в
альплагерях инструктором и заодно раскручивал в
Ленинграде свою любимую спелеологию.
Но лучше начнем по порядку – с 1936 года, 6-ой
средней школы Смольнинского района Ленинграда, что на
Тверской улице, и первого класса, в котором впервые
встретились два «первоклашки» – Лёня и я, поскольку оба
родились в марте 1928 года почти день в день.
Встретились и сразу же подрались на переменке, но
на этом не успокоились и продолжали выяснять
отношения в подъезде дома №20 по той же улице, в
котором мы оба жили. Лёня меня подстерег, чтобы
окончательно набить морду. Но он получил по носу
каким-то предметом и с тех пор заимел на нем
очень красивую горбинку. С этой драки и началась наша
дружба. Окрепла же она и продлилась на многие
годы, очевидно, из противоречия - уж больно разными
мы были, вернее, разными были наши семьи.
Родители Леонида были представителями мира искусств,
точнее, папа – Наум Самойлович – художник, изображавший
средствами живописи в стиле соцреализма славные деяния
Краснознаменного Балтийского Флота. В этом ему
помогала мама, поддерживая и укрепляя необходимый
семейный уют. Только в творческом соединении
представителя древней еврейской нации, обладавшего
даром художника, и носительницы славных традиций
запорожской сечи мог появиться такой красивый
мальчик, каким был в то время Л.Н. Земляк. Что
касается меня, то моими родителями были нормальные
советские технари с уклоном в науку. Отец – Николай
Васильевич – перед войной заместитель декана
механико-машиностроительного факультета «Политеха», но с
очень лихим прошлым, ибо в гражданскую войну носился
«на лихом коне» как разведчик в дивизии Киквидзе.
Кстати, тем, кто изучал историю Гражданской войны,
это о чем--то говорит. А моя мама - Либа Гилелевна
Блинер, была родом из Витебска, из нормальной (по тем
временам) семьи местечкового раввина. Правда, по
слухам, из рода Маймонидов. Мать была прекрасным
химиком, которой известные ученые прочили большое
будущее, но она пожертвовала им для своего мужа.
Бывшие студенты "Техноложки" и российские мыловары,
наверное, её до сих пор помнят, как организатора
первой комсомольской ячейки в институте, прекрасного
инженера-химика и трудоголика во все последующие годы.
Но причем тут альпинизм? Имейте терпение. В первом
приближении путь в альпинизм мы с Лёней наметили, сами
того не сознавая, когда в совсем юном возрасте задумали
и осуществили серию дальних путешествий на самокатах по
улицам и проспектам родного Ленинграда в конце 30-х
годов, имея про запас по краюхе хлеба с солью. Поверьте,
это были очень трудные и опасные путешествия и очень
вкусные краюхи. А потом началась война, которая
раскидала нас далеко друг от друга на 4 года.
За это время Лёня побывал в глубоком тылу в
эвакуации вместе с матерью. В конце концов, ему
надоело ухаживать за мамочкой, и Лёня как-то
умудрился удрать на Дальний Восток, поступить юнгой в
экипаж подводной лодки на Тихоокеанский флот и даже
принять участие в боевых действиях против японцев на
Курильских островах. Потом его направили ближе к
дому, т.е. на Балтфлот и мы вновь встретились в 1945
году. К тому времени Леонид стал уже очень рослым,
очень красивым старшиной 2-ой статьи, штурманским
электриком в экипаже подводной лодки и служил в
Кронштадте.
А Леонид увидел перед собой
смазливенького юношу в форме «потешных войск»
Наркомпроса, поскольку я заканчивал среднее образование
во 2-ой спецшколе ВВС, вернувшейся в 1945 г. из
эвакуации.
Нам было что рассказать друг другу за кружкой
пива (и не одной). Каждый, без ложной скромности,
достаточно достойно прожил этот отрезок своей
жизни. Лёня красочно рассказал о своих подводных
подвигах и путешествиях по Курильским островам, я – о
работе электромехаником на Ярославском резинокомбинате,
о немецких бомбежках этого комбината -
единственного в те годы поставщика "обуви" для
нашей военной техники, о первом приобщении к
авиации в Ивановской 3-тьей спецшколе ВВС, когда
совершал первые прыжки с парашютом, и как благодаря
им определил свой дальнейший путь и о многом другом.
А потом мы опять расстались на несколько лет
(если не считать отпусков), точнее, до 1953 г. Я
учился летать в Тамбовском, а затем в
Кировабадском училищах летчиков. Затем (уже
лейтенантом) закончил высшую школу летчиков-инструкторов
в городе Грозном и умудрился не жениться в этом (в
те годы) городе русских невест, поработал
летчиком-инструктором в родном училище, сдал
отборочные экзамены в городе Гори для поступления в
Ленинградскую Военно-воздушную Академию им. Можайского.
Попытался поменять адрес учебного заведения поскольку
неожиданно появилась вакансия и возможность поехать
в школу летчиков-испытателей в г. Жуковск, но не
пустил наш замполит ("стране нужны не летчики, а
инженеры"). На самом деле причина была в другом.
Шел 1953 год, 5 марта скончался И.В. Сталин, в стране
раскручивался антисемитизм под бдительным оком различных
государственных и партийных органов. Поэтому в
Жуковск поехали Миша Козлов и Эдик Кузнецов
(будущие Герои Советского Союза), а я в полной мере
ощутил негативное воздействие "гонения на жидов",
когда поступал в Академию, но все-таки смог
переиграть всю эту команду антисемитов и был
принят в группу для подготовки летчиков-инженеров.
Но я опять отклонился от темы. За этот же период Лёня
демобилизовался, учился в техникуме и успешно его
закончил, поступил на завод (вроде бы на "Арсенал"),
женился на Розе Жугриной, стал папой очаровательной
дочки – Марины и... стал заниматься альпинизмом. Где в
это время он натолкнулся на альпинизм? Чего не знаю,
того не знаю, но к 1953 году он увлекся им всерьез. Был
уже, во всяком случае, не новичком, членом дружного
альпколлектива, в которой входили также такие будущие
корифеи как, например, Валя Перевалова, Алик Рыскин,
Лева Кадыков, Ваня Шестипалов, а также другие
светлые личности. Отмечались в близких к нему кругах
Геннадий Николаевич Дульнев (будущий профессор, ректор
ЛИТМО) и академик А.Д. Александров, подтверждая тем
самым, что перед горами все равны. И вот мы снова
встретились, чтобы уже больше не расставаться, вплоть
до 1966 г., хотя виделись не так часто, как хотелось
бы, поскольку изрядно развели житейские, служебные и
альпинистские пути-дорожки.
Лёня не агитировал меня открыто за альпинизм и горные
лыжи, которые он тоже начал осваивать. И правильно
делал, поскольку он давно уже понял (а до меня только
потом дошло), что в эти виды спорта не следует
"тянуть за уши". Каждый, кто хочет к ним приобщиться,
должен очень сильно постараться, чтобы доказать силу
своего желания. Поэтому, летом 1954 года, будучи чистым
«чайником», я посвятил путешествию на велосипеде в
одиночку из Сухуми в «родной» Кировабад и поскольку
чудом остался цел, с огромным удовольствием продал
свой «Симсон Зуль» в конечном пункте маршрута и вернулся
в благодатный Сухуми на поезде. Здесь, в качестве
компенсации и подарка за этот вариант мазохизма,
встретил на пляже развеселую компашку, завершавших сезон
альпинистов, в которой Лёня Земляк играл далеко не
последнюю роль.
 Из
всех наших деяний на этом пляже почему-то особенно
запомнилось, как мы с Лёней запечатлевали на
фотопленке сластолюбивого интеллигентного старикашку,
который, изображая на старом пирсе увлеченного рыболова,
втихаря рассматривал в большой бинокль женский пляж со
сплошными "ню". Лёня отвлекал внимание старичка,
изображая на пирсе уставшего пловца, а я подобрался к
объекту съемки сзади. Разъяренный интеллигент потом
долго гонялся за нами, пытаясь всеми способами
засветить пленку, даже привлек для этого местного
старшину милиции с роскошными грузинскими усами, но
нам помогло "защитить свою честь" и целость пленки
мое удостоверение личности офицера.
На следующий год (1955) я все еще не созрел для
альпинизма, но подпал под мощное влияние сержанта
Советской Армии Кости Рототаева (сына Павла Сергеевича
Рототаева - члена Президиума ФА СССР), которому к тому
времени надоело учиться в Академии им. Можайского и
он дослуживал в Советской Армии, а одновременно
формировал альпинистско-горнолыжную секцию - прообраз
нашей будущей "Вертикали". Он собрал и обаял
группу энтузиастов, обучил нас азам горнолыжной
техники, в основном - поворотам плугом, и с этим
"багажом" мы отправились в многодневный горнолыжный
поход в Хибины, в 30° морозы, забыв в Питере
палатку. Это была еще та авантюра с сооружением
шалашей либо снежных пещер, различными обморожениями
и счастливым финишем.
После него мы, как корифеи горнолыжного туризма,
поехали кататься на те самые мизерные пупыри, где
изображают из себя суперменов Кавголовские пижоны и
откуда я был доставлен в военный госпиталь с винтовым
20-ти оскольчатым переломом большой берцовой кости.
Затем последовала операция остеосинтеза с помощью
балки Климова, и вот с этого момента начался мой
альпинизм.
В 1956 г. до гибели Леонида оставалось 10 лет. Теперь
о самом главном. Самое главное в том, что Лёня Земляк
был моим единственным другом. Товарищей, тем более
знакомых людей было много, но друг - один. И другом
Лёня был не только потому, что он был моим Папой в
альпинизме и горных лыжах. Это все следствие. Друг,
в общем смысле, как я это понимаю, это человек,
способный жертвовать, отдавать от себя все, что
необходимо другу, для того, чтобы помочь, поддержать,
что-то улучшить и даже не думать при этом о
компенсации. И даже если это качество не проявляется
материально или хотя бы словесно, все равно оно
должно осознаваться и ощущаться повседневно. Наше
общение не всегда было безоблачным, розовым, были и
недоразумения, даже конфликты. Но существовала
какая-то невидимая черта, которую мы никогда не
переступали. Но это все наши личные дела. Вернемся
к повести о днях прошедших.
В свое время Лёня стал инструктором альпинизма, а
я в 1956 г. начал приобщаться к азам альпинизма на
сборах Ленинградского ВО (Военного округа), под
руководством подполковника медслужбы Хитуна. Ходили
мы с Леней в разных горных районах Кавказа. Он, в
основном, в Домбае и Адырсу, а я в Приэльбрусье (с
1957 г. на сборах альпинистов ВС – Вооруженных сил).
Лёня по характеру был увлекающимся человеком. Его
не удовлетворяла роль обычного инструктора, из сезона
в сезон демонстрирующего девицам и молодым людям свои
альпдостоинства на одних и тех же маршрутах. Он,
конечно, старался между сменами повысить свое спортивное
мастерство, согласно всесоюзной классификации. Но Лёню,
в т.ч. как сына художника, в первую очередь
интересовала Гора, как явление природы, а уже потом
категория сложности восхождения. Он все время искал
что-нибудь новенькое в общении с природой и был
зачинателем, первооткрывателем новых направлений и
сфер в этом общении.
Например, до сих пор нет ясности в вопросе о том, кто
был в составе открывателей для питерских альпинистов
скал у озера Ястребиное. У меня есть некоторые
основания утверждать, что среди них был и Леонид Земляк.
Можно также вспомнить исследования подводного мира, а
также бухт и скал в районе Кара-Дага в Крыму, которые
изучал Лёня в течение нескольких лет, когда по роду
своей новой деятельности приезжал в командировки на
этот бывший российский полуостров от какого-то "ящика".
Он просто подавлял нас (в хорошем смысле) обилием
рассказов, фотографий, топографических карт, новых
наименований различных элементов рельефа. Например,
названия бухт Пограничная, Сердоликовая, Львиная
появились на картах уже давно, но по поводу названий:
бухта Ивана Разбойника, бухта Барахты и других, не
менее оригинальных, тут можно поспорить об авторстве.
Во всяком случае, мы с женой облазали эти бухты,
всласть в них поныряли и половили рыбку, используя
подаренную Леонидом авторскую карту района Кара-Дага
с этими названиями.
Но самый большой вклад Л. Земляка в развитие горных
видов спорта в г. Ленинграде был связан со
становлением спелеологии. Все началось с большого
плаката, который он повесил в Доме Мастеров (в
Горспорткомитете) на ул. Халтурина (ныне Миллионной):
«СПЕЛЕОЛОГИЯ, ЭТО АЛЬПИНИЗМ В ТЕМНОТЕ», подкрепленного
чистым листком и карандашиком на бечевке, а также
указанием о месте и времени первой встречи желающих
основать будущий грандиозный Клуб Спелеологов
Ленинграда и провести для этого первое оргмероприятие.
Затем последовали два события. Во-первых, Лёня мне
радостно сообщил о том, что количество желающих
стать спелеологами растет со страшной скоростью.
Во-вторых, после знакомства с пришедшими на первое
оргсобрание "абитуриентами" Лёня пришел ко мне в
каком-то неопределенном, задумчивом состоянии. Дело в
том, что из списка на листике нельзя было определить
пол желающих. Например (фамилии не подлинные):
Прокопенко, Драгун, Абрамович, Станкевич и пр. И почти
все они оказались девушками (или дамами, но здесь
это не существенно), которых по нашему ехидному
мнению привлекло в спелеологию то, что она - «в
темноте». И это наше мнение не вызвало у Леонида
радостных эмоций, скорее наоборот. Для начала мы,
т.е. собеседники, предложили зачинателю нового
спортивного движения запугать этих девиц в
Саблинских пещерах, куда он их должен будет завести
для ознакомления с волшебным миром подземелья. А
в качестве злых духов, привидений, оборотней и
прочей пакости предложили себя. Мы постарались
выполнить свои роли как можно лучше: светили
красными глазами, рычали, ухали, стонали, но от
этого ужасного воздействия девицы еще больше
воодушевлялись и укреплялись в своем желании стать
спелеологинями.
Руководствуясь самой сутью этого нового спортивного
отечественного увлечения Лёня со своей командой
ушел в глубокое подполье и тщательно скрывал от
альпобщественности спортивную и прочую деятельность
первой в истории команды спелеологов Питера. А
параллельно, одновременно с работой инструктором
альпинизма (я уже не говорю про работу вообще),
Леонид повышал и укреплял свой личный
спелеологический опыт. Он, в частности, исследовал в
Абхазии пещеры Абрскил (всемирно известные), а
проживал, при этом, со своими приближенными
коллегами в домике у двух 100-летних сестриц -
близняшек. Лёня так обаял их своим благородством и
своей красотой, что сестренки очень сожалели о
разнице в возрасте из-за которой они не могут
обсудить вопросы бракосочетания (с ним).
Он также исследовал новые пещеры в Карелии, на
Кольском полуострове, еще где-то и с тех пор на
соответствующих картах тех краев появилась пещера
Земляка. К этому периоду относится, как минимум,
еще один эпизод, связанный с
инструкторско-спелеологической деятельностью Леонида.
Во время одной из майских поездок
альпобщественности на скалы группа мужиков «приняв на
грудь» в честь светлого праздника Мая, воспылала
желанием пообщаться со спелеологинями, поскольку до
них дошли слухи о потрясающей красоте, а также
прочих физических и духовных достоинствах этих
подземных героинь. Они подло спровоцировали меня,
как близкого друга Л. Земляка на поиски этой группы,
где-то спрятанной на скалах в лесных дебрях вдали от
озера Ястребиное. И мы пошли искать. И мы их нашли.
И увидели действительно очень красивую и очень
эффектную девицу, которая стояла на страховке на верхней
площадке, протаскивала через карабин одной рукой
веревку, а другой рукой оформляла макияж на своей
милой мордашке, упоенно глядя на себя в пристроенное
на скальной полочке зеркальце. А "страховала" она не
менее эффектную девицу, которая мужественно
преодолевала этот скальный маршрут и свой страх,
одновременно взывая к страхующей девице: «СТРА –
ХЕЙ…!!!».
Я обратился к попутчикам:
– Мужики! Этих детишек я сам не трону, не обижу ни в
коем случае. И вам не советую, ибо очень обижусь,
если вы поведете себя как козлы. И, во-вторых, не
говорите Лёне о том, что мы здесь увидели и,
главное, - услышали. Правда, кто-то из них все-таки
не вытерпел и проболтался. Но Лёня все понял
правильно и превратил в шутку.
А потом наступил 1966 год. Лёня договорился с Розой,
что он посвящает отпуск исключительно жене и дочке,
отработает в горах с новичками одну смену и затем
сразу в Крым, на Кара-Даг: море, бухта, Роза, Марина…
Что еще человеку надо для счастья? И затем – уехал.
1966-ой был тяжелым годом для альпинизма. Для меня
он начался с первых "четверок", потом был назначен
старшим автомашины, на которой доставил в МинВоды нашего
тренера Костю (сына П.С. Рототаева - старшего тренера
сборов ВО), который обиделся на папу (не по делу),
получил первый "звонок" в область сердца и отбывал в
Москву. Посадив Костю в самолет, на обратной дороге по
просьбе сержанта-водителя мы завернули в Черкесск,
прибыли в Терскол во 2-ом часу ночи, я получил от
начальства нагоняй и под утро лег спать. А в 7 утра
разбудили и вручили радиограмму от моей жены из Домбая
о том, что на спуске с в. Джугутурлючат при проведении
спасательных работ погиб Леонид Земляк. И я тут же
выехал. Когда прибыл в альплагерь "Красная Звезда" Роза
лежала в санчасти, была в полной прострации, жизнь в ней
с трудом поддерживали две инструкторши, а Лёня был
временно помещен в ямку, вырубленную ледорубами в
леднике.
Я сменил девушек около Розы и начал бороться со
сном. Но в какой-то момент не выдержал, задремал и
мне даже приснился сон, в котором увидел как Роза
(она же врач!) встает с топчана, подходит к шкафчику с
какой-то буквой на дверце, готовит что-то в ступке и
начинает это что-то пить. Я заставил себя очнуться,
увидел, что это все происходит наяву, успел выбить
из рук Розы стакан и был вынужден применить силу,
напоминая при этом о дочке. Она, наконец, очнулась,
разревелась и вскоре заснула, потому что в стакане было
сильнодействующее снотворное. А потом было прощание с
Лёней в каком-то зале на территории альплагеря,
похороны на кладбище альпинистов, недалеко от а/л
«Алибек». Я проводил Розу в аэропорт, наказал
попутчикам следить за ней в самолете, позвонил своей
сестре в Питер, чтобы встретила и не спускала с неё
глаз, пока не вернусь с Кавказа.
Постарался скрыть от Розы некоторые не совсем чистые
подробности гибели её мужа. Лёня не имел права (по
альпинистским нормам) участвовать в спасработах на
маршруте этой категории сложности (4а к/тр.), а недалеко
от их группы находилась в то время команда мастеров,
которая уклонилась от спасаловки.
А жизнь продолжалась…
Я вернулся в Приэльбрусье к разбитой вдребезги
селевыми потоками дороге и к пустому лагерю,
потому что весь наш состав вышел на спасработы
под пик Вольной Испании снимать тело лучшего
альпиниста Вооруженных Сил майора Юрия Живлюка и
траспортировать побитых камнями, но живых его
товарищей по группе... В чем нам, кстати, посильно
помогли артисты Одесской киностудии, которые
прогуливались в это время по ущелью Адылсу в
промежутке между съемками кинофильма "Вертикаль". В
том числе (и очень активно) помогал сам В.С. Высоцкий.
В связи с его участием вспоминается еще один эпизод
(чуть погодя, читатель поймут, что он тоже имеет
отношение к памяти о Лёне Земляке).
После того, как Юру Живлюка в Тырныаузе упаковали в
"цинк" и отправили в Москву и мы вернулись в Терскол,
меня отозвал начальник, вручил мне две бутылки водки,
свою машину с водителем и сказал, что с меня на этот
сезон хватит. Пил не один (но это к делу не
относится). В баре гостиницы "Иткол" сбоку от
шумной компании артистов сидел задумчивый В. Высоцкий,
держал в руке бокал с вином, но не пил. Потом он
подошел к нам и начал расспрашивать о Юре Живлюке. Мы
отвечали, хотя это было не совсем этично с его
стороны. Но В. Высоцкий был все-таки не альпинист и
вообще - очень хороший человек. А на следующий день
он пришел к нам в Терскол и предложил послушать, а
заодно оценить песню, которую он сочинил за ночь:
«Здесь вам не равнина, здесь климат иной...». Я
тоже слушал, а перед глазами стоял живой Лёня, и
эта песня была и про него…
Наш старший тренер об этих двух бутылках ничего не знал
и поэтому (или не только поэтому), согласно правила
о клине, которым выбивают другой клин, вскоре после
поминок отправил меня с группой на первую «пятерку», а
товарищи по группе поставили первым. Это был очень
крутой фирн и к тому же плотный, и без кошек. Где-то
на 30-ом метре подъема я на месте небольшого контрфорса
справа на стене увидел Леню в гробу, в зале, когда
его провожали в "Звездочке". И чуть не улетел. Хорошо во
время подоспели ребята, а потом поверили в то, что
могу идти дальше, — во время небольшого спора на
первой же площадке.
С тех пор прошло много лет. Слава Богу, что это
кладбище около а/л "Алибек" удалось сохранить и не дать
соорудить на его месте какую-нибудь коммерческую
мерзость. Помнят и не забыли наших товарищей, в т.ч.
Леонида Земляка и что появилась возможность рассказать
всем кто читает эти строки о замечательном человеке,
альпинисте и спелеологе ЛЕОНИДЕ НАУМОВИЧЕ ЗЕМЛЯКЕ.
36 лет назад Юрий Кукин написал песню «30 лет» и с тех
пор каждый раз, прежде чем ее исполнить, Кукин сообщает
аудитории, почему он ее написал и почему исполняет:
– Эта песня связана с одним хорошим парнем. Звали его
Лёня Земляк. Я встретился с ним, когда выступал в клубе
«Восток» на вечере альпинистов. В конце вечера он
подошел ко мне и попросил написать песню про тех
альпинистов, которым «за 30». Я ему ответил, что раньше
не был знаком с альпинистами и мне трудно выполнить эту
просьбу. Но Лёня сказал, что мои песни рассчитаны именно
на этот возраст и тут дело даже не в альпинизме. 30 лет
– это важный порог человеческой жизни. В альпинизме,
кстати, лучшие достижения приходятся на период 25-30
лет. До этого возраста человек (в том числе альпинист)
много может, но мало понимает, а затем – все больше идет
наоборот. И я написал эту песню, а потом узнал, что он
погиб, спасая товарища. Он спускался по веревке, она
подрезала снежно-ледовый карниз, который свалился на
Леню и он погиб. И эту песню я посвящаю Леониду Земляку…
Это точно - см. статью В. Переваловой "Мое
начало альпинизма" (прим. ред.).
|
